Research exhibition on labor Выставка-исследование and leisure in two parts о труде и отдыхе в двух частях

October 9—November 15, 2020 9 октября — 15 ноября 2020 Part 2 Часть 2

Дорогие друзья!

Мы очень рады, что при поддержке Фонда президентских грантов, междисциплинарного центра Research Arts и галереи «Триумф» нам удалось реализовать в стенах музея вторую часть выставочного проекта «Перерыв 15 минут». Если первая часть была посвящена труду и его изменению в современном мире, то во второй рассматривается время, исключенное из труда. Через инсталляции, видео, аудио, живопись, графику, современную скульптуру и фотографию художники обращаются ко времени активного отдыха и восстановления сил, времени ожидания и лени, времени погружения в собственные размышления и созерцательности.

Выставку дополнили экспонаты из собрания Всероссийского музея декоративного искусства — предметы и композиции из кости и дерева, металла и камня, стекла, керамики и ткани, авторы которых в разные эпохи обращались к иллюстрированию всевозможных способов отдохнуть.

Елена Титова Директор Всероссийского музея декоративного искусства

Dear Friends!

We are delighted that, with support of the Presidential Grants for Civil Society Development Foundation, Research Arts Interdisciplinary Center and Triumph Gallery, we are now able to present the second part of 15 Minute Break, hosted by our museum. Whereas the first part addressed labor and the changes it undergoes in the modern world, the second installment examines the time exempted from labor. The artists’ installations, video, audio, paintings, drawings, contemporary sculpture and photography contemplate the time of active leisure and replenishment of energy, Владимир Филатов the time of idle anticipation and laziness, the time of immersion Блюдо «Море» 1967 into own thoughts and contemplation. Хрусталь цветной, гравировка, гранение 4 × 44 см Из коллекции Всероссийского музея The exposition is complemented by objects from the collection декоративного искусства of the All-Russian Decorative Art Museum: bone and wood, metal and stone, glass, ceramic and fabric objects by authors of different Владимир Filatov The Sea eras who depicted various ways of having rest. Plate 1967 Elena Titova Color crystal glass, etching, faceting 4 × 44 cm Director, All-Russian Decorative Art Museum 8 9 Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum The Agency of Singular Investigations Агентство Сингулярных Исследований

(Stanislav Shuripa, Anna Titova) (Анна Титова, Станислав Шурипа)

Lyudmila Baronina Людмила Баронина

Bulat Galeyev and Prometheus Institute Булат Галеев и СКБ «Прометей»

Kirill Garshin Кирилл Гаршин

Sergey Gorshkov Сергей Горшков

Vladislav Efimov Владислав Ефимов

Rodion Kitaev Родион Китаев

Sonya Kobozeva Соня Кобозева

Irina Korina Ирина Корина

Ikuru Kuwajima Икуру Куваджима

Roman Mokrov Роман Мокров

Igor Mukhin Игорь Мухин

Mihail Plohotskiy Михаил Плохоцкий

Uliyana Podkoritova Ульяна Подкорытова

Sofa Skidan Софа Скидан

Rostan Tavasiev Ростан Тавасиев

Eror TOY Ерор ТОЙ

Sergey Filatov Сергей Филатов

Dmitry Shabalin Дмитрий Шабалин

Sveta Shuvaeva Света Шуваева Нулевая степень отдыха

Кристина Романова, Наиль Фархатдинов кураторы выставки

Австрийский социолог и философ Альфред Шюц называл мир повседневной жизни «верховной реальностью», поскольку она представляется как тотальная и в ее отношении реализуется преимущественно практический интерес.

Труд и занятость — те социальные формы, в которых повседневность реализует себя в полной мере. Среди черт повседневной жизни в нашем случае интерес представляют две. Во-первых, в повседневности господствуют так называемые «рабочие операции» (типы действия, основанные на проекте и изменении внешнего мира), а во-вторых, повседневность пронизана ощущением Я как «работающего Я» — это форма социальности, основанная на общности мира и наличии универсального времени. За социологическими формулировками скрывается тот факт, что именно работа и труд, предполагающие воздействие на мир вокруг, пронизывают повседневность. Из этого утверждения следует, что по ту сторону повседневности и, соответственно, мира рабочих операций и труда лежит иной мир, построенный на другой форме социальности и не предполагающий универсальность времени. Конвенционально этот мир понимается достаточно широко как мир отдыха¹.

Вторая часть проекта «Перерыв 15 минут» посвящена нетрудовому времени (или временам, учитывая их множественность). Выставку открывают ироничные холсты «Явления» Ерора ТОЙ (участника первой части), который обращается к теме отдыха в условиях новой реальности. Его живопись отсылает к объявлениям, которые художник встречал в Нижнем Новгороде в период первой волны пандемии. Однако это вымышленные объявления, где номер телефона — это дата создания работы.

Множественность времени определяется условной типологией, принятой в целях организации выставочного пространства. В основе

¹ Строго говоря, Шюц выделяет неограниченное количество миров, обладающих специфическими характеристиками («когнитивный стиль»). Миру повседневности противопоставлены мир науки, мир искусства, мир Труд и занятость — те социальные формы, в которых в которых формы, и занятость — те социальные Труд мере. Среди в полной себя реализует повседневность жизни в нашем случае интерес черт повседневной представляют две. Во-первых, в повседневности операции» так называемые «рабочие господствуют и изменении (типы действия, основанные на проекте повседневность мира), а во-вторых, внешнего Я» — это Я как «работающего пронизана ощущением основанная на общности мира социальности, форма времени. и наличии универсального скрывается формулировками За социологическими предполагающие и труд, что именно работа тот факт, пронизывают на мир вокруг, воздействие повседневность. 12 13 сновидения и другие. типологии лежит конфигурация индивида и общности, которая минимального комментария. Тот самый «практический интерес», возникает в результате практик отдыха. присущий миру работы, здесь воссоздается, но с другим содержанием — это интерес не в реализации задач и изменении внешнего мира, Первый тип основан на коллективном опыте отдыха — на пляже или а в следовании неким правилам, установленным на курортах, поскольку на фестивале, за пиршеством или в туристическом походе. Все эти именно такое следование позволит случиться тотальному отдыху. практики предполагают пребывание с другими людьми и растворение Повседневности отдыха на пляже посвящены живопись и графика Сони индивидуальности в коллективном теле воображаемого отдыхающего. Кобозевой, для которой «отправной точкой становится какая-то деталь»: Фигуры отдыхающих неотличимы друг от друга, их индивидуальность шезлонги, надувной круг или просто чьи-то руки или ноги, торчащие размыта. Ощущение тотального погружения в этот коллективный опыт из воды. «Курортная» тема закрывается работой Ростана Тавасиева из передают фотографии разных лет Игоря Мухина из книги Weekend, проекта «Будущее», который в исследовании пейзажа в 2009 году решил, представляющие людей в состоянии, когда привычные характеристики что пейзаж в музее может быть «неплохим курортом для пылающих их социального статуса и рода деятельности не играют никакой роли. жирафов из подсознательного». Рифмой к фотографиям Мухина является графика Светы Шуваевой из серии «Персонаж толпы». Герои Шуваевой оказались объединены Тема природы и ландшафта становится ключевой для второго типа пространственно, однако их деятельное объединение происходит отдыха, в основе которого лежит намеренное отчуждение через вменение — зритель может только догадываться о цели или ее и отключение от происходящего вокруг и, следовательно, отказ от любых отсутствии у этих собраний. Специально созданный для выставки форм коллективностей. Работа Софы Скидан «Снятие уязвимости» тотемический объект Дмитрия Шабалина символизирует различные призывает зрителя обратить свое внимание на каналы коммуникации материальные свидетельства деятельного отдыха и провоцирует и восприятия: обоняние, зрение, прикосновения, телесные ощущения. некое эзотерическое отношение (поклонение, восхваление, жертву Размещенные световые объекты, по форме напоминающие природные богам отдыха). Масштабные панно из ткани художницы Людмилы образования (мох, ветки, растения), расположены в полутьме комнаты, Барониной Womanland и «Праздник лесоруба» рассматривают более застеленной ковролином, и источают сладковатый запах. Инсталляция общее свойство времени — невозможность отделить труд от отдыха, предполагает медитативное отношение к себе и погружение в тишину. вычленить характерные черты того или другого. Герои ее сюжетов Рекреационную природу созерцания продолжает инсталляция трудятся, забивая гвозди-свечи в торт, выпиливая из дерева бутылки Владислава Ефимова «Искать ветра в поле», составленная шампанского. из фотографий среднерусского пейзажа, в которые встроены работающие вентиляторы. Для Ефимова это размышление одновременно о роли Работы Кирилла Гаршина и Сергея Горшкова посвящены роли еды техники в восприятии природы и о том, как устроено созерцание на в коллективных практиках отдыха. Если Гаршин в серии «Праздные дни» природе в условиях технического прогресса. Керамическая скульптура использует ресурсы фотографической памяти и воспроизводит Ульяны Подкорытовой представляет Гертруду Свирепую (героиню в своих работах чувство тревоги, связанное с регулярными семейными современного эпоса художницы) отдыхающей и принимающей некие застольями, то Горшков обращается к чистому предметному миру водные процедуры. Звуковое сопровождение скульптуры — шепот, застолья и пира. Бутылки, салаты, колбаса и прочие яства из серии проговаривающий отложенные дела — создает среду, в которой утопает «Пир», вырезанные из дерева, отсылают к праздничности как к некой героиня, оставшаяся наедине с собой. универсалии, хорошо знакомой всем. Масштабная инсталляция Агентства Сингулярных Исследований Один из вышитых ковров Родиона Китаева из серии «Большая (Анна Титова, Станислав Шурипа) вместе с проектом СКБ «Прометей» перемена» также посвящен к теме пира и застолья. Это художественное и Булата Галеева обращается к прошлому. Для АСИ это реконструкция осмысление стереотипов, связанных с праздниками, пляжным отдыхом вымышленной истории научно-исследовательского института, и туристическим походом, при этом Китаев разбирает стереотипы занимавшегося проектом Dream Life, который решал задачу на различные элементы, которые начинают взаимодействовать друг омолаживания человека посредством управления сном. Впервые проект с другом, что приводит к «сюрреалистичным» эффектам. Рефлексии был представлен на Уральской биеннале современного искусства. стереотипов посвящена видеоинсталляция Романа Мокрова. В жанре СКБ «Прометей» действительно занималось вопросами рекреации — любительского видео с курорта Мокров демонстрирует поверхность в истории бюро разработки, которые предполагалось устанавливать представлений о пляжном отдыхе — в этом смысле его работа требует 14 15 в кабинетах психологической разгрузки. На выставке представлен проект «Мондриан» — световая установка, позволявшая через наложение проекций создавать визуальные коллажи, которые, Leisure Degree Zero по мнению разработчиков, должны были способствовать релаксации.

Саунд-художник и музыкант Сергей Филатов представил звуковую Kristina Romanova инсталляцию «Созвучие и сопричастность 2.3», в которой смена звуковой Nail Farkhatdinov среды создает пространство релаксации. Curators Третий тип отдыха — серая зона: это бездействие нельзя назвать трудом, но и полноценным отдыхом оно не стало. Это переход из одного состояния в другое — тот самый «перерыв 15 минут». К этому разделу Austrian sociologist and philosopher Alfred Schutz described the world относится фотопроект Икуры Куваджимы «Я, Обломов». В основе of everyday life as “the paramount reality,” since it is represented as total исследования Куваджимы перевоплощение — фотограф примерял and requires mostly practical interest. на себя роль Обломова и тем самым пытался ответить на вопрос, что такое «обломовщина» — «чистая лень или стоическая мудрость». The social forms where everyday life manifests itself fully are labor and Графика Ирины Кориной из серии «Тени мебели» обращается к символу occupation. In our case, the very specific features of everyday life are two. обозначенной серой зоны — дивану. Через развлечение, которое было First, the “work operations” that prevail in the day-to-day (these are types популярно во время самоизоляции весны 2020 года — сетевой флешмоб of action based on a plan and aimed at changing the outside world); second, «Какой ты диван?» — Корина фиксирует одно из свойств ожидания— the conception of self as the “working self” that permeates the day-to-day, напряженность (в ее случае речь идет о напряженном ожидании or a form of sociality which relies on the idea of universal time and a single второй волны пандемии, которое наблюдалось в первые месяцы осени), shared world. Underlying these sociological descriptions is the fact that our справиться с которым удается коллективно, через групповые практики daily lives are pervaded by work and labor that are intended to make an impact и развлечения. on the world. It follows from this statement that there lies a different world on the other side of daily life, or the other side of work operations and labor, Инсталляция Михаила Плохоцкого — многосоставный проект, a world based on a different sociality which does not assume a universal time. в котором приняли участие одиннадцать художников. По его замыслу, Conventionally, this world is broadly understood as the realm of leisure¹. у каждого художника есть работы, которые «выпадают из экономической дихотомии „труд/отдых“»: они не созданы для экспонирования The second part of the 15 Minute Break project deals with the time offwork и не приближают успех и признание, но тем не менее содержат в себе (or the times, because they are multiple). The exhibition opens with ironic след некоего творческого импульса. Это то, что остается вне поля зрения canvases by Eror TOY titled Appearances. A participant of the first part мира искусства и его институтов. Выставляя работы одиннадцати on labor as well, this time he addresses the subject of leisure in the new reality. художников (графика, фотография, живопись, музыка, цифровое The paintings refer to posted ads that the artist saw in Nizhny Novgorod искусство и даже скульптура), он побуждает зрителей к поиску ответа during the first wave of the pandemic. However, the depicted ads are fiction на вопрос, в чем состоит этот творческий импульс и является ли он and the phone numbers are the dates when each canvas was painted. лишним элементом сегодня. The plurality of time is determined by a typology, which was adopted in order Выставку дополняют экспонаты из собрания Всероссийского музея to structure the exhibition space. This contrived typology originates from the декоративного искусства — предметы и композиции из кости и дерева, configurations of individual and communion, which emerge from металла и камня, стекла, керамики и ткани, авторы которых в разные the practices of leisure. эпохи обращались к иллюстрированию всевозможных способов отдохнуть.

Ирония второй части выставки «Перерыв 15 минут» в том, что раскрытие ¹ Strictly speaking, Schutz poses an indefinite number of worlds that possess specific characteristics (“cognitive styles”). The opposites темы отдыха, как оказалось, требует определенных трудовых усилий. to the world of everyday life are the worlds of science, art, dreams, 16 17 and many others. The first type of leisure is related to collective forms of rest—on a beach in paintings and graphics by Sonya Kobozeva, too, where “the starting point or at a festival, at a festive table or on a hike. All these practices require <...> is usually a detail” that evolves into an artwork: lounge chairs, inflatable varying degrees of coexistence with other people and fusion of individuality swim rings, or just hands or feet sticking out of the water. with the collective body of an imagined persona at rest. The figures of people resting are indistinguishable from each other and their individuality The “seaside resort” theme gets completed with Rostan Tavasiev’s work from is ambiguous. The feeling of such total immersion into a collective experience the Future project. As the artist was studying landscapes, in 2009, he decided is conveyed in photos of different years by Igor Mukhin, from his book that in the museum a landscape can be “a good resort for the flaming giraffes Weekend. It shows people in a state where the regular attributes of their social from the subconscious.” status or occupation do not have any bearing on them. Complementary to Mukhin’s photos are drawings by Sveta Shuvaeva from the series The theme of nature and landscape becomes key when it comes to the second A Character in the Crowd. Her characters share one physical space but their type of leisure, which is centered around the deliberate estrangement actionable unity can only be assumed—the viewer is left guessing about and disconnection from anything and everything happening around, these gatherings, their purpose or lack thereof. Specially commissioned which leads to rejection of all forms of collectivity. Removal of Vulnerability for the exhibition, Totem by Dmitry Shabalin symbolizes various material by Sofa Skidan invites the viewer to direct their attention to the channels artifacts of active leisure and invites a somewhat esoterical outlook (worship, of communication and perception—the sense of smell, sight, touch, other glorification, sacrifice to the gods of rest). The large-scale embroideries bodily sensations. The light objects, which resemble natural forms (moss, tree Womanland and Woodcutter’s Feast by Lyudmila Baronina consider branches, plants) are placed in a dim room lined with fitted carpeting and are a more general property of time: the impossibility to separate work from rest, exuding a sweet scent. The installation calls for a meditative look to distinguish the specific features of one or the other. The labor at oneself and immersion into silence. Recreational nature of contemplation of her characters consists in hammering candle nails into a cake or carving is continued in Vladislav Efimov’s installationStill Blowing in the Wind, which champagne bottles from wood. consists of landscape photographs depicting Central Russia and has spinning fans embedded into the composition. For Efimov, this is a reflection on both Artworks by Kirill Garshin and Sergey Gorshkov focus on the role of food the role of technology in our perception of nature and on how our perception in collective practices of recreation. Whereas Garshin’s series Idle Days relies of nature operates amid the progress of technology. Uliyana Podkorytova’s on photographic memory and his works recreate the feelings of anxiety ceramic sculpture shows Gertrude Rude—the heroine of the artist’s modern associated with regular family gatherings, Gorshkov’s works turn to the pure epic—resting and taking a sort of relaxing bath. The sound component objective world of celebration and feast. Bottles, salads, sausage and other of the sculpture—a whispering voice that enumerates to-do items that have foods carved from wood for his series THE FEAST refer to festivity been put off—creates an environment that engulfs the heroine who is left as a universal that is well known to everyone. alone with her own self.

One of the embroidered carpets from Rodion Kitaev’s series Big School-Break The large-scale installation by the Agency of Singular Investigations (Anna also deals with the theme of celebration and feast. An artistic reflection Titova, Stanislav Shuripa) and the project presented by the Prometheus on the stereotypes associated with holidays, resting on a beach or hiking, this Institute and Bulat Galeyev both look into the past. In case of ASI, we get work is a deconstruction of stereotypes, which, breaking down into various historical account of a fictional thinktank that ran the Dream Life project elements, then begin to interact with each other to produce “surrealistic” to counter aging through sleep management. The project was originally effects. The video installation by Roman Mokrov is another reflective piece exhibited at the Ural Biennale of Contemporary Art. The Prometheus Institute on stereotypes. Stylized as amateur video from a resort, Mokrov’s work was real and worked on recreation issues using light-music technologies: presents the surface-level ideas about seaside recreation—in this sense, his the Institute produced prospective solutions to be deployed at psychological work needs minimum commentary. That same “practical interest” inherent relaxation rooms. The exhibition features the Mondrian project—a light to the world of labor is recreated here but filled with other content: machine that created visual collages by means of overlapping projections the interest is not about completion of tasks or changing of the outside world, and was intended by the designers as an aid to relaxation. it is in abiding by the rules set at resorts, since this obedience is the key to total relaxation. The mundane nature of resting on a beach is the theme

18 19 Sound artist and musician Sergey Filatov presents a sound installation Attunement and Connectedness 2.3, where a change of sound environment sets up a space for relaxation.

The third type of leisure is a gray area—this type of inactivity cannot be classed either as labor or proper rest. These are transitional moments between one state and the next—that very “15-minute break.” The section includes Ikuru Kuwajima’s photo project I, Oblomov. The centerpiece of artistic exploration here is reincarnation: the photographer tried on the role of Oblomov and thus tried to answer the question of what is “Oblomovshchina” (Oblomovism)—“whether this is pure laziness or stoic wisdom”? Drawings by Irina Korina from the Furniture Shadows series refers to the symbol of this gray area—the couch. Tapping a viral fad from the lockdown spring of 2020—the online flash mob “What kind of couch are you?”—Korina captures one of the properties of anticipation—the tension (in her case, this would be the anxious anticipation of the second wave of the pandemic that emerged in early fall), which can be overcome collectively, through group practices and entertainment. Иван Стулов Скульптурная композиция «Игра в карты» 1907 The installation by Mihail Plohotskiy is a multi-component project with Дерево, резьба contributions from eleven artists. The idea is that each artist has works that 14,5 × 23,5 × 9 см Из коллекции Всероссийского музея “do not fit into the economic binary of ‘labor/leisure’ ”: they are not made декоративного искусства to be exhibited, do not drive success or recognition, but are still marked with a certain creative energy. This is something that falls under the radar of Ivan Stulov Card Game the art world and its institutions. By showcasing the works of eleven artists Sculptural composition (graphics, photography, painting, music, digital art and even sculpture) 1907 Wood carving the project encourages viewers to ponder the question of what this creative 14.5 × 23.5 × 9 cm energy actually is and whether it has become redundant. Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum

The exposition is complemented by objects from the collection of the All- Russian Decorative Art Museum: bone and wood, metal and stone, glass, ceramic and fabric objects by authors of different eras who depicted various ways of having rest.

The irony of the second installment in 15 Minute Break is that representing the theme of leisure, too, requires to expend some effort. Дмитрий Горшков Игрушка с движением «Медведи на карусели» 1959 Дерево, резьба 19 × 16,5 × 8 см Из коллекции Всероссийского музея декоративного искусства

Dmitry Gorskhov Bears on a Carousel Articulated toy 1959 Wood carving 19 × 16,5 × 8 cm 20 21 Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum Краткая история (свободного) времени

Дмитрий Жихаревич социолог (ЕУ СПб)

Едва ли фраза «Перерыв 15 минут» способна кого-то удивить — громко сказанная вслух, она вызовет гул возмущения стоящих в длинной очереди; написанная на клочке бумаги, приклеенном к двери или окну полоской скотча, или нанесенная на кусок пластика, украшающего дверь высокого (или не очень) кабинета, кому-то она, возможно, даст повод выругаться или просто пожать плечами, но вряд ли — удивиться. Однако удивление, перерастающее в любопытство — это именно то отношение, которого она заслуживает, поскольку является артефактом уходящей в прошлое историко-культурной эпохи — артефактом в полном смысле этого слова, то есть рукотворным, искусственным образованием и одновременно своего рода музейным экспонатом, «диковинкой», заслуживающей пристального взгляда. За горизонтом этой эпохи семантика и прагматика выражения «перерыв 15 минут» становятся все менее прозрачными, а столетия культурной работы, которая потребовалась для воспитания мыслительных привычек и телесных навыков, придающих им само собой разумеющийся характер — приведение гетерогенных длительностей к единому исчислению времени, создание материальной инфраструктуры для его измерения и синхронизации, от часов на ратушных башнях до настенных календарей и заводных будильников, его интернализация и экономизация, включающая в себя как деление жизни на «рабочее» и «свободное» время, так и уподобление времени деньгам в трудовых контрактах и формулах сложного процента — гигантская работа многих поколений, сделавшая почти буквальной неочевидную метафору «время = деньги», за горизонтом этой эпохи начинает казаться странной аномалией, болезненным симптомом, который выбивается из фона повседневности и поэтому останавливает на себе взгляд, притягивая внимание.

Удивиться привычному — нетривиальнаяпривычному Удивиться специального усилия требующая задача, остранения; в нашем случае ее может в историю небольшой экскурс облегчить жизнь повседневную разделившей эпохи, — во всяком и «свободу», на «работу» за заглянуть попытаться случае, можно ее горизонт. 22 23 Удивиться привычному — нетривиальная задача, требующая специального усилия остранения; в нашем случае ее может облегчить небольшой экскурс в историю эпохи, разделившей повседневную Свобода от времени жизнь на «работу» и «свободу», — во всяком случае, можно попытаться заглянуть за ее горизонт. Речь идет об эпохе исторического капитализма, начавшейся примерно 500 лет назад и продолжающейся Историки, археологи и антропологи, изучавшие социальную жизнь до сих пор, точнее — об индустриальном капитализме, появление доиндустриальной эпохи, единодушны в том, что в этот период которого фундаментальным образом трансформировало структуры человеческой истории само разделение между трудом и досугом повседневности, придав разделению между домашней и трудовой не имело никакого смысла — идет ли речь о доисторических охотниках жизнью систематический и вполне осязаемый характер: «работа» и собирателях, средневековых европейцах или индигенных народах и «дом» суть в буквальном смысле разные места, соответствующие современности и недавнего прошлого. Эти сообщества не проводили разделению непрерывного времени жизни на «рабочее» и «свободное». различий между «трудом» и «досугом», «свободным» и «рабочим» Именно капитализм превратил время в ограниченный ресурс и меру временем, и поэтому не нуждались в гомогенной системе единиц для стоимости, тем самым сделав его частью собственной противоречивой его измерения. Труд и другая хозяйственная деятельность были частью динамики, стремясь, по словам Маркса, свести рабочее время тотальности социальной жизни, а не обособленной сферой «экономики», к минимуму — например, за счет трудосберегающих инноваций — выполнялись коллективными усилиями и не укладывались в единый и одновременно сделать его «единственной мерой и источником линейный ритм, подчиняясь природным и социальным циклам — богатства». изменениям климата, смене времен года, повторяющимся религиозным праздникам и возобновляемой каждый сезон ярмарочной торговле. Необходимо с самого начала сделать оговорку, что стоимость, труд, В свою очередь, сам процесс труда не делился на последовательность рабочее и свободное время — не просто сухие политэкономические равновеликих фрагментов абстрактного времени, а складывался категории; как пишет Маркс в Grundrisse, они выражают «формы из интервалов, соответствующих выполнению тех или иных наличного бытия [Daseinsformen], определения существования конкретных задач. [Existenzbestimmungen]... этого определенного общества», — а именно, общества капиталистического или буржуазного, — Британские историки Кит Томас и Эдвард П. Томпсон, которому и как таковые образуют базовую разметку нашей повседневности. принадлежит каноническая формулировка приведенного выше Политэкономические категории поэтому приобретают «сквозной» тезиса, приводят массу примеров, подтверждающих эти наблюдения. характер, задавая базовые принципы, по которым структурируется Например, в языке догонов Западного Судана одни и те же слова знакомый нам социальный мир. Это особенно заметно на примере означают возделывание почвы и обрядовый танец, поскольку оба вида свободного времени — и как опыта, и как понятия: у него нет деятельности считаются в равной мере важными и «полезными», хотя собственного позитивного содержания, кроме того, что оно для современного наблюдателя первое бы относилось к «работе», противостоит труду как его отрицание. Маркс формулирует эту мысль, а второе — к «досугу»; для восточноафриканских нуэров мерой времени соглашаясь с тезисом Адама Смита, что во всех своих исторических служит не абстрактная бесконечная шкала, а длительность формах, включая рабство, барщину и работу по найму, труд «всегда и соотношение различных хозяйственных задач, связанных с выпасом является трудом по внешнему принуждению, а в противоположность скота; на Мадагаскаре такими ориентирами выступают разные ему нетруд выступает как „свобода и счастье“». Однако свою длительности приготовления пищи (вареный рис, жареная саранча); завершенную форму — по крайней мере, для нас — эта оппозиция в странах христианской культуры мерой времени зачастую становились приобретает именно в капитализме, и постольку является исторически длительности произнесения молитв — в Англии XV века это были уникальным явлением. псалом Miserere mei Deus или Pater noster («Отче наш»), в Чили XVII века —

«Символ веры» или «Аве Мария».

Большинство ремесел в средневековой Европе имели сезонный характер, а ежегодное количество рабочего времени не было постоянным

24 25 и колебалось вслед за аграрным циклом, с которым был тесно связан намного больше. Конкретные причины, запустившие эти процессы, литургический год. Как пишет Томпсон, английские ткачи XVI–XVII остаются предметом дискуссии, однако даже если в Европе раннего веков чередовали краткие периоды интенсивной работы и безделье, Нового времени и не стало больше трудолюбия, там точно стало больше поскольку самостоятельно контролировали свой трудовой процесс. труда. В Средние века и раннее Новое время подобный «прерывистый» режим труда был характерен для большинства квалифицированных К похожему выводу пришел историк Ханс Йоахим Фот, восстановивший ремесленников и крестьян, и в целом, по-видимому, представляет динамику продолжительности рабочего дня в Лондоне и на Севере собой историческую «норму», будучи ориентированным на решение Англии за период, почти совпадающий с промышленной революцией — конкретных задач, связанных с удовлетворением конечных с 1750 по 1830 год. Между 1750 и 1800 годами лондонцы стали работать потребностей — независимо от того, «порождаются ли они желудком приблизительно на 20% больше, чем раньше: хотя продолжительность или фантазией» (Маркс). Напротив, регулярная и ритмичная работа, рабочего дня практически не менялась, оставаясь стабильной на уровне смещающая акцент с конечной цели на сам процесс труда, соответствует 10–11 часов — примерно с 7 утра до 7 вечера с небольшими перерывами, — капиталистическому императиву бесконечного накопления и количество таких дней в году значительно увеличилось. порождает необходимость создания абстрактной системы измерения Как показывает Фот, во второй половине XVIII века из жизни лондонских времени. рабочих исчезло 53 праздничных дня, а также знаменитый «святой понедельник», бывший секулярным аналогом дней почитания Наконец, на протяжении большей части человеческой истории святых, когда никто не работал. В результате между 1750 и 1800 годами большинство людей были готовы мириться с низким уровнем жизни ежегодное количество рабочего времени выросло с 2860 до 3666 часов, ради большего количества свободного времени — впрочем, сама эта почти на 4 часа в день: технологическое развитие, экономический постановка вопроса является анахронизмом. Современный термин рост и повышение уровня жизни были оплачены дорого — свободным «money rich, time poor», относящийся к хорошо зарабатывающим временем. трудоголикам, у которых не остается времени на досуг, применим здесь с точностью до наоборот: по крайней мере до середины XVII века «Трудовая революция» сделала возможной революцию промышленную большинство людей, населявших планету, предпочитали избытку за счет увеличения количества рабочего времени; появление материальных благ избыток свободного времени — или даже свободу промышленного капитала и фабричной системы трансформировало «от» времени в современном абстрактно-количественном смысле. сам смысл и содержание труда. Для ремесленников и крестьян индустриализация означала пролетаризацию и деквалификацию, сопровождавшиеся утратой контроля над трудовым процессом. В марксистской теории эти трансформации описываются как переход Трудовая революция от «формального» к «реальному» подчинению труда капиталу. Ремесленник, поставляющий свой продукт торговцу для перепродажи, Ключевым событием европейской истории раннего Нового времени самостоятельно контролирует ритм своей работы и обеспечивает себя является инверсия этого порядка предпочтений — примерно средствами труда, хотя его доступ к рынкам сбыта и зависит от агентов с середины XVII века жители Северной Европы стали предпочитать торгового капитала. Напротив, в стенах фабрики рабочий попадает избытку свободного времени результативный труд, сулящий в полное распоряжение своего нанимателя; он теряет автономный расширение потребительских возможностей. Историк контроль над процессом труда, подстраиваясь под темпы работы машин Ян де Фрис назвал этот процесс «революцией трудолюбия», которая и заранее заданную последовательность простейших операций. Его предшествовала и сопутствовала революции индустриальной — труд не ориентируется на выполнение конечной задачи (построить дом, постепенно и неравномерно плоды упорного труда становились более вспахать поле и т. п.), но представляет собой потенциально бесконечный привлекательными, чем его отсутствие. В отсутствие трудосберегающих ряд элементарных операций: сначала он производит одну булавку, технологий это фактически означало увеличение рабочего времени — потому еще одну, потом еще одну, и так далее. иначе говоря, европейцы стали работать больше, чем раньше, причем

26 27 Процесс такого труда представляет собой последовательность годов по понедельникам работали только те, кто уже успел потратить полностью эквивалентных друг другу «моментов», складывающихся заработанное на предыдущей неделе. Однако в целом отступление в непрерывную линию абстрактного времени. В отличие традиции «святого понедельника» было связано не столько с угрозой от квалифицированного ремесленника, продающего конкретные безработицы и падения доходов, сколько с переменами в образе жизни навыки, пролетарий продает абстрактную способность трудиться — трудящихся классов. Как показывает Рид, с середины 1840-х годов свою рабочую силу, оказываясь один на один со своим нанимателем квалифицированные и высокооплачиваемые рабочие и ремесленники в рамках «игры с нулевой суммой», где на кону стоит время его жизни. постепенно втягивались в культурную орбиту средних слоев Как пишет Томпсон, основываясь на примерах из английской истории, и соответствующие формы досуга: спортивные игры (крикет, футбол), современное представление о времени появляется одновременно железнодорожные туристические путешествия, организованные с развитием трудовой дисциплины индустриального капитализма: локальными «дружественными обществами» (Friendly Societies), время больше не «проходит», а «тратится», подобно деньгам — оно посещение выставок механических искусств, концертов и театральных перестает быть просто категорией человеческого опыта, превращаясь представлений. Таким образом, «святой понедельник» постепенно в редкий ресурс и предмет борьбы между рабочим и капиталистом. лишался своей «социальной базы».

Другой причиной постепенного упадка этого обычая стало признание субботы «полувыходным» днем. В Шеффилде это произошло уже Святой понедельник в 1840 году, в Манчестере — в 1843-м, в Ноттингеме суббота стала «коротким днем» в 1861-м; Фабричные законы (Factory Acts) 1847, 1850 Случай Англии показателен, поскольку именно эта страна стала и 1853 годов установили продолжительность среднего недельного колыбелью промышленной революции, которая была бы невозможна рабочего дня на уровне 10 часов в будни (сначала для детей, потом без альянса капиталистической экономики и пуританской идеологии, для взрослых) и сократили субботнюю смену до 8 часов; появившись заключивших, по выражению Томпсона, «брак по расчету». Пуритане на текстильных фабриках, с 1860-х годов эти правила постепенно развернули кампанию по моральной дискредитации повседневной распространялись и на другие отрасли промышленности. В отличие культуры простонародья со свойственной ей жизнерадостной от сокращения рабочего времени, которое рабочим пришлось спонтанностью. Важной частью этой культуры было соблюдение завоевывать в упорной борьбе, движение «полувыходного» дня «святого понедельника», который был нужен рабочим, чтобы было инициировано бизнесменами, религиозными организациями восстановиться после эксцессов предыдущего дня, полного грубых и обществами трезвости, а позже поддержано политиками. развлечений, среди которых были выпивка, игра в кости, бокс, травля Наполовину свободная суббота рассматривалась как средство против диких животных, собачьи и петушиные бои. Для пуритан «святой воскресных излишеств и как оружие против «святого понедельника». понедельник» стал воплощением невоздержанности и своего рода Предполагалось, что рабочие посвятят свой досуг благонамеренным секулярным «конкурентом» воскресенья; для фабрикантов этот обычай занятиям, молитвам, чтению или домашним делам, чтобы с началом означал постоянную угрозу производственной дисциплине, чреватую новой недели бодро заступить на десяти- или двенадцатичасовую смену; снижением прибыли. впрочем, даже в противном случае бизнесмены все равно оставались в выигрыше, поскольку к утру понедельника рабочие успевали достаточно Как пишет британский историк Дуглас Рид, «святой понедельник» восстановиться, чтобы дойти до фабрики со свежей головой. поддерживали, в первую очередь, квалифицированные ремесленники с более высокими доходами; впрочем, и они возможности увеличения заработка предпочитали большее количество свободного времени— как пишет Томпсон, еще в период Наполеоновских войн для Изобретение выходных многих лондонских ремесленников «святой понедельник» нередко перерастал в «святой вторник». Неквалифицированные работники Подавление «святого понедельника» и других подобных обычаев тоже стремились соблюдать обычай, отказываясь от него лишь под позволило увеличить количество рабочих дней в году и установить давлением экономической необходимости — в Бирмингеме 1840-х регулярный годовой ритм труда. Однако не менее важным результатом

28 29 союза экономического принуждения и морально-религиозной пропаганды стало переопределение смысла свободного времени — Контуры этой борьбы проще всего очертить на примере индустриальной на смену плебейскому карнавалу, таившему в себе возможность истории США: ее героями были профсоюзы и бастующие рабочие, временной инверсии социальных иерархий и разотождествления от бунта на Хеймаркет в мае 1886 года, закончившегося броском бомбы с собственным «лицом», пришла культура методической работы над в полицейских и ответным огнем по толпе, за которым последовали собой, самообразования и самоанализа, а грубые и подчас кровавые аресты и казни, до четырехмесячной забастовки в 1919 году, остановившей развлечения простонародья оказались вытеснены респектабельными половину сталелитейной промышленности страны; представители формами досуга, связанными с исполнением разных форм «долга»: крупного бизнеса, вроде Генри Форда, в 1914 году установившего семейного, гражданского, религиозного. Хотя в отдельных регионах продолжительность рабочего дня на уровне 8 часов, чтобы остановить Англии «святой понедельник» соблюдался вплоть до начала Первой текучесть кадров и замирить возмущение рабочих условиями труда; мировой войны, борьба с этим обычаем во многом была борьбой и государство, пытавшееся систематизировать правила игры для обеих с доиндустриальными формами «свободы от времени». Однако по мере сторон индустриального конфликта — как в случае с Законом того как все большее количество населения втягивалось о справедливых условиях труда (1938), который обязывал работодателей в индустриальную экономику, менялся и характер классового выплачивать сверхурочные за работу больше 40 часов в неделю. конфликта: на смену отказу поставить знак равенства между временем Для многих европейских стран переломным моментом стала Русская и деньгами пришла борьба за сокращение рабочего времени революция: введение восьмичасового рабочего дня было одним и увеличение заработной платы. из первых декретов большевистского правительства, за которым последовала международная волна забастовок, требовавших Борьба за сокращение рабочего дня и рабочей недели была нервом аналогичных мер. В 1918 году национальные законы о восьмичасовом истории рабочего движения на всем протяжении XIX века и вплоть рабочем дне были приняты в Финляндии, Норвегии, революционной до периода между двумя мировыми войнами; она обострялась Германии, затем — в Польше, Чехословакии, Австрии, Испании, всякий раз, когда очередной кризис ставил под вопрос легитимность Португалии, Швейцарии, Нидерландах и Швеции. В 1919 году существующего политэкономического порядка. Историк труда Гэри аналогичные законы появились в 28 странах, включая Францию. Кросс приводит впечатляющую панораму наиболее масштабных Великобритания и США не попали в их число, однако к 1930-м годам эпизодов борьбы за сокращение рабочего дня: 1847–1850 в Англии, на большей части предприятий этих стран тоже появились аналогичные Франции и Австралии, 1866–1873 в Англии и США, 1886–1891 — в США нормы. и индустриализирующихся странах Европы, в 1897–1907 — снова в Англии, Франции и США. При этом требование сокращения рабочего Пятидневная рабочая неделя — то есть «выходные» в том виде, в котором времени — то есть увеличения времени свободного — всякий раз их знаем мы — рождалась столь же трудно, а распространялась столь наталкивалось на значительно более организованное и упорное же неравномерно и постепенно. Два выходных могли быть частью сопротивление, чем требование повышения заработной платы, ad hoc договоренностей между рабочими и менеджментом отдельных но и делало возможными неожиданные союзы. Так, например, предприятий, однако масштабное внедрение пятидневной рабочей в Чикаго, с 1860-х годов ставшем центром американского забастовочного недели началось в 1926 году, когда Генри Форд сделал ее частью политики движения, выступления рабочих за восьмичасовой рабочий день Ford Motor Company, на тот момент одной из крупнейших компаний поддерживали протестантские религиозные группы, видевшие мира. Этот эпизод стал важным прецедентом: Форд доказывал, что в свободном времени важный ресурс для духовной жизни. С 1890-х годов возможность двухдневного отдыха благотворно влияет на мотивацию восьмичасовой рабочий день становится центральным требованием и производительность труда рабочих — это был символический организованных рабочих. Первомайские демонстрации начинают разрыв с бурной эпохой 1870–1880-х годов, когда сталелитейные заводы проводиться под лозунгом «три по восемь», согласно которому сутки какого-нибудь Эндрю Карнеги в буквальном смысле работали в режиме должны быть разделены на работу, отдых и досуг в равных пропорциях. 24/7. Двумя годами позже экономист Джон Мейнард Кейнс сделал Одним из первых эту идею высказывал еще социалист-утопист знаменитый прогноз о том, что к 2020-м годам рабочее время может Роберт Оуэн, однако для ее реализации потребовались десятилетия сократиться до 15 часов в неделю. Можно без особого преувеличения ожесточенной борьбы. сказать, что Форд и Кейнс предвосхитили «нормализацию» выходных,

30 31 к 1960-м годам ставших неотъемлемой частью трудовой жизни необходимостью, но поддерживается исключительно моральными во многих странах мира — не случайно послевоенный капитализм часто аргументами: культурная инерция индустриального капитализма описывают в терминах фордистского режима производства заставляет нас считать труд самостоятельной ценностью, способом и кейнсианского регулирования экономики. Так или иначе, оба воспитания добродетелей и дисциплинирования аффектов. оказались правы: первый увидел, что развитие технологий будет В публичной речи даже Instagram-знаменитости и звезды YouTube высвобождать все больше свободного времени, второй понял, как вынуждены прибегать к той же моральной аргументации, завязанной поставить его на службу бизнесу. на идее вознаграждения за упорную работу, которую использовали профсоюзные лидеры прошлого века; возможность не заниматься ежедневным трудом, до последнего времени считавшаяся атрибутом аристократического статуса, сегодня нуждается в тщательном Будущее (без) труда сокрытии от придирчивого взгляда публики — труд стал универсальной добродетелью, признаваемой независимо от социальной идентичности, Индустриальный капитализм превратил время в редкий, а потому имущественного положения или идеологической приверженности, так ценный ресурс, требующий тщательного измерения, учета и экономии, что даже те, кто презирает «работу на дядю», рассуждают о собственной и одновременно создал условия (прежде всего, технологические) деятельности в терминах труда. высвобождения все большего количества рабочего времени и его возвращения трудящимся как свободного — однако свободного В основе этого морального триумфа труда лежит специфически в негативном смысле: это все то же абстрактное, количественное, рыночное представление о справедливости как эквивалентном обмене, «пустое» время, для заполнения которого работает целая индустрия вера в мировое quid pro quo, согласно которому упорные усилия досуга. С точки зрения «долгой» истории капитализма, свободное время обязательно будут вознаграждены — вопреки множеству примеров заменило нам свободу «от» времени. Проблема, однако, в том, что эта обратного. В инвертированной форме этот же принцип утверждает, история еще не закончилась. что универсалистские социальные программы, способные обеспечить удовлетворение минимальных материальных потребностей всех — «Трудовая революция», стартовавшая на Северо-Западе Европейского например, в форме безусловного базового дохода — непременно континента не позднее 1750-х годов, по-видимому, стала сбавлять приведут к моральному разложению, лишив людей стимулов к труду. обороты примерно через сто лет после своего начала. По крайней мере На протяжении истории капитализма эта жестокая логика не раз с 1870-х годов наблюдается устойчивое снижение количества ежегодного подвергалась критике, однако кажется, что именно сейчас критический рабочего времени во всех промышленно развитых странах. Этот процесс арсенал могут пополнить не только моральные аргументы. Как пишет значительно ускорился в межвоенный период, а к 1940 году в странах американский историк Джеймс Ливингстон, в условиях современного Западной Европы, США, Канаде и Австралии количество рабочих часов финансового капитализма связь между доходами и трудовым усилием снизилось с примерно 3000 до 2000 в год. Как показывают экономические настолько непрозрачна, что лучшее, что мы можем сделать — это историки Майкл Хуберман и Крис Миннз, бурный экономический рост отказаться от самой презумпции существования такой связи. Во всяком в 1950-е и 1960-е годы привел к незначительному увеличению рабочего случае, трансфертные платежи, корпоративные бонусы и эксперименты времени, но с начала 1970-х его снижение продолжилось — к 2000 году с безусловным базовым доходом свидетельствуют о том, что доступ в Европе работали порядка 1600 часов в год, в странах Нового Света — к материальным благам «за просто так», без дополнительных условий, 1800 часов. В этой перспективе прогноз о пятнадцатичасовой рабочей не оказывает никакого значимого влияния на моральные качества неделе кажется вполне реалистичным, и тем более удивительно, что их получателя — ни в лучшую, ни в худшую сторону. Иначе говоря, он до сих пор не стал реальностью. Как предположил антрополог у нас наконец появляется возможность «де морализировать» труд, Дэвид Гребер, основным препятствием на этом пути является высокий признав, что попытка оценить время человеческой жизни в единицах моральный статус труда в современной культуре. стоимости с самого начала была произвольной и не могла не быть таковой. Исследователи труда все чаще пишут о том, что значительная часть современной занятости никак не связана с экономической

32 33 Лишенные моральной опоры, наделяющей занятость ценностью вне зависимости от ее содержания, многие виды труда подвергнутся технологическому замещению, тем самым обостряя проблему свободного времени, нуждающегося в позитивном наполнении. Эту проблему ясно осознавали и Кейнс, и Эдвард Томпсон, писавший, что в условиях технологического замещения людям, освободившимся от изнурительного труда, придется заново овладеть искусством осмысленно проводить свободное время, утерянным во время промышленной революции. Распоряжение свободным временем — то есть фактически умение осмысленно не работать — является навыком, для воспитания которого, вероятно, потребуются не меньшие усилия, чем для борьбы со «святым понедельником». В свою очередь, на смену «трудовой морали» вполне может прийти мораль экологическая, в центре которой будет находиться уже не трудящийся человек, а вся планета. Современные исследования показывают, что продолжительность рабочего дня сильно связана с выбросами CO² как в развитых, так и в развивающихся странах, и наоборот — снижение количества рабочих часов приводит к снижению эмиссии углекислого газа. Аналогичный эффект работает и на уровне домохозяйств — при постоянном уровне дохода, домохозяйства с меньшим количеством свободного времени вовлекаются в более углеродоемкие формы потребления. Хотя эта связь выражена не так ярко, как на уровне стран, ее нетрудно понять с точки зрения личного опыта — просто вспомните свой последний аврал и посчитайте, сколько раз вы заказывали еду и сколько электричества сожгли, пока совещались в Zoom. Будучи отдаленным следствием «трудовой революции», проблема глобального потепления могла бы сыграть ключевую роль в процессе «де-морализации» труда: вполне возможно, что ради сохранения Земли старая идея «права на лень» может обрести новую жизнь — уже в качестве морального долга, подлежащего обязательному исполнению. Кажется, нам всем нужен перерыв, и 15 минут здесь, похоже, не хватит.

Алексей Егоров Скульптурная композиция «С. Есенин “Голубая Русь”» 1970 Дерево, роспись 90 × 35 × 25 см Из коллекции Всероссийского музея декоративного искусства

Alexey Yegorov Sergei Yesenin “Blue Rus” Sculptural composition 1970 Wood, fresco 90 × 35 × 25 cm 34 35 Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum began about 500 years ago and continues to this day, or rather “industrial capitalism” that, as it emerged, fundamentally transformed the structures A Brief History of the daily life, making systemic and palpable the division between domestic and working life: “work” and “home” are literally two different locations that correspond to the division of the continuous time of our living into “work” of (Free) Time and “free” time. It was capitalism that designated time as a limited resource and a measure of monetary value, thereby incorporating time into its own Dmitrii Zhikharevich, sociologist contradictory dynamic, where, according to Marx, there is an imperative to minimize working time—e.g., through labor-efficiency innovations—while European University at St. Petersburg also making it “the sole measure and source of wealth.”

A clarification is merited to the effect that monetary value, labor, working and free time are not mere lifeless categories of political economy; as Marx The turn of phrase “15-minute break” is in no way surprising—when writes in Grundrisse, they “express the forms of being [Daseinsformen], announced loudly, it precipitates grumbling indignation of people in a long the determinations of existence [Existenzbestimmungen] ... of this specific line; when scribbled on a piece of paper taped to a door or window, or as society”—i.e., the capitalist or bourgeois societies—and as such provide a plastic sign hung on the office door of a higher- (or not so higher) up, it may the basic layout for our daily life. The categories of political economy cause someone to rant quietly or just shrug their shoulders—but it can hardly then become intersectional in nature, setting the basic principles for the cause surprise. Yet, a sense of surprise evolving into curiosity is exactly structuring of the familiar social world. This is especially prominent in case the attitude it deserves as an artifact a past historical and cultural era— of free time, both as an experience and as a concept: it does not offer any an artifact in the full sense of the word, i.e., a manmade, artificial form intrinsic positive content, except that it opposes labor as a negative to it. Marx which is also like a museum exhibit, a “curiosity” deserving of a closer look. articulates this idea in agreement with Adam Smith’s argument that in all With the horizon of that time period behind us, the semantic and pragmatic its historical forms, including slave labor, serf labor, and wage labor, work dimensions of the expression “15-minute break” are becoming less “always appears as externally imposed, forced labor, and as against that non- and less transparent, and the centuries of cultural effort that was necessary work [may be seen] as ‘liberty and happiness.’ ” However, at least for us, this to instill the thinking patterns and the accompanying bodily responses that opposition attains its final form under capitalism and is, thus, a historically solidify them as a given—bringing heterogeneous durations into a single unique phenomenon. timeframe, putting in place a material infrastructure for measurement and synchronization of time, from city hall clocks to wall calendars and wind- up alarm clocks, its internalization and economization, which includes both the division of life into “working” and “free” time, and equation Freedom from Time of time to money in employment contracts and in calculations of compound Historians, archaeologists and anthropologists who study social life in the interest—the gigantic effort of many generations, which has virtually made pre-industrial era all agree that during this period of human history there was the relatively hazy metaphor “time = money” into literal reality, beyond no material distinction between labor and leisure—be it prehistoric hunter- the horizon of that time period this effort begins to seem a strange anomaly, gatherers, medieval Europeans, or indigenous peoples of the recent past a painful symptom that sticks out against the background of everyday life and, and present day. These communities drew no line between “labor” therefore, catches the eye, drawing extra attention. and “leisure,” “free” and “working” time, and therefore had no need for a homogeneous system of units to measure it. Labor and other economic To be surprised by the mundane is a tall task that requires a deliberate act activities were part of the totality of social life, not an isolated domain of defamiliarization; to enable this, for our purposes, a brief historical of the “economy,” they were performed by collective effort and did not overview of the era that divided our daily life into “work” and “freedom” may conform to a single linear rhythm. They were governed by natural and social be in order—or, at any rate, we can try to get a glimpse over of what’s over the cycles: changes of climate, change of seasons, regular religious celebrations, horizon. The time period under review is called historical capitalism, which

36 37 and seasonal trade at fairs. The process of labor itself was not split into a sequence of equal segments of abstract time, but was comprised of intervals corresponding to specific tasks. Labor Revolution

The British historians Keith Thomas and Edward P. Thompson, who The pivotal event in the early European Modern Age is the inversion of this articulated the iconic wording of the idea described above, provide a lot preference when, around the mid-17th century, northern Europeans began of examples to corroborate these observations. For example, in the language to turn down the excess of free time in favor of productive work with its of the Dogon people in Western Sudan, the same words are used for cultivation promise of expanding consumer opportunities. Historian Jan de Vries called of soil and ritual dancing. The reason is that both activities are considered this the “industrious revolution,” which preceded and accompanied equally important and “useful,” although a modern observer would classify the industrial revolution—as the fruits of hard work gradually, in jerks the former as “work” and the latter as “leisure.” The measure of time used and jolts became more attractive than otherwise. Before labor-efficiency by the East African people of Nuer is not an abstract infinite scale but the technologies, this simply meant an increase in working hours, in other words, duration and interrelation of various tasks involved in cattle grazing; in the Europeans started to work more, and much more than before. The specific Madagascar, the references come in the form of different cooking times, e.g., reasons that triggered these processes are still debated, but even if not more for boiled rice or fried locust; in Christian cultures, a frequently occurring industrious, the Europe of the early Modern Age definitely came to devote measure of time was the length of different prayers—in the more time to labor. 15th-century England it was Miserere Mei Deus or Pater Noster, in the 17th-century Chile it was the Creed or Ave Maria. Historian Hans-Joachim Voth came to a similar conclusion as he traced the upwards trend of hours worked in London and the North of England Most of the crafts in medieval Europe were seasonal, and the amount during the period almost fully overlapping with the industrial revolution— of working time in the year was not constant as it fluctuated following from 1750 to 1830. Between 1750 and 1800, Londoners grew to work about 20% the agricultural cycles, which often doubled as a base for the church calendar. more: although the number of working hours in a day remained virtually the As Thompson writes, English weavers of the 14th–17th centuries alternated same at 10–11, or from about 7 a.m. to 7 p.m. with short breaks, the number between short bursts of intensive work and idleness, because they were of working days in a year increased significantly. Voth demonstrates that in control of their production process. In the Middle Ages and the early in the second half of the 18th century, London workers gave up 53 days off, Modern Age, this “intermittent” mode of labor was typical for most as well as the famous Collopy Monday, a secular counterpart to the days of professional craftsmen and peasants; it appears to generally represent worshiping saints, when no one worked either. As a result, between 1750 the historical “norm” as it is task-oriented and aimed at specific ends— and 1800 the number of working hours in a year increased from 2860 to 3666, regardless of “whether their origin is in the stomach or in the fancy” (Marx). up almost by 4 hours per calendar day: the progress of technology, economic Conversely, regular and rhythmic work that shifts the focus from the end goal growth and improvement of living standards came at a high price of free time. to the working process itself corresponds to the capitalist imperative of infinite accumulation and makes it necessary to come up with an abstract By increasing the number of working hours, the “revolution of labor” enabled system for measurement of time. the industrial revolution; the emergence of industrial capital and the factory system transformed the very meaning and content of labor. For craftsmen Finally, for most of the human history, most people have been willing and peasants, industrialization meant proletarization and to put up with lower living standards in return for more free time—but this deprofessionalization that came along with the loss of control over particular optic on the matter is itself an anachronism. The modern coinage the working process. The Marxist theory describes these transformations “money rich, time poor,” which refers to high-earning workaholics who as a transition from formal to real subordination of labor to capital. do not have any left for leisure, gets completely reversed in this situation: A craftsman who supplies a merchant with products for resale can at least until the middle of the 17th century, most people on Earth turned away independently control the cadence of his work and secures the means from excessive material wealth in favor of free time—or even of “freedom of production on his own, even though his access to the market from” time in its modern abstract and quantifiable sense. is dependent on the agents of trade capital. At a factory, though, the worker is at full disposal of the employer; he loses autonomous control over

38 39 the working process, has to conform to the operating pace of machines on Mondays who had already spent the entire income of the previous week. and a predetermined sequence of basic operations. His work is not aimed In general, though, the decline of Saint Monday as a tradition was not at an end goal (building a house, plowing a field, etc.) but represents so much about the danger of unemployment or loss of income but about a potentially infinite number of basic operations: he first manufactures one the changing lifestyle of the working classes. Reed shows that, starting from pin, then another, and another, and so on. the mid-1840s, skilled and highly-paid workers and craftsmen had been gradually drawn into the cultural patterns of the middle strata This labor process is a sequence of fully identical “moments” that come and into the corresponding forms of leisure: sports games (cricket, soccer), together into a continuous line of abstract time. Unlike a professional rail travel organized by the local friendly societies, exhibitions of mechanical craftsman who markets specific skills, the proletarian markets an abstract arts, concerts and theater performances. This was how the Saint Monday ability to work—his labor force—and so he is faced one-on-one with his gradually lost its “social base.” employer in a zero-sum game, where his living time is being bargained. As Thompson writes based on precedents from English history, the modern Another reason for the gradual decline of this custom was the recognition idea of time crops up together with the development of the labor discipline of Saturday as a “semi-working” day. In Sheffield it happened as early as 1840, of industrial capitalism: time no longer “passes,” but gets “spent” like in Manchester in 1843, in Nottingham it was declared a “halfday” in 1861; money—it ceases to be just a category of human experience and becomes the Factory Acts of 1847, 1850 and 1853 capped the weekly average working a scarce resource and the object of contention between the laborer day at ten hours on weekdays (initially for children and then for adults) and the capitalist. and reduced the Saturday shift down to eight hours. These rules were first introduced at textile mills and had been copied by other industries since the 1860s. Unlike the reduced hours that the workers had to fight for, the “halfday” movement was launched by businessmen, religious Saint Monday organizations and temperance societies, and later supported by the politicians as well. Half-free Saturday was regarded as an antidote to Sunday debauchery The case of England is illustrative, because it is the country that was and as a weapon to counter the Saint Monday. The workers were supposed the cradle of the industrial revolution, a revolution that would not have been to spend their free time on right-minded activities, prayer, reading, possible without an alliance of capitalist economics and puritan ideology, or household upkeep, so that when the new work week came, they could which, in Thompson’s words, entered a “marriage of convenience.” cheerily go for a ten- or twelve-hour shift; even if they did not follow these The puritans mounted a campaign to morally discredit the lifestyle guides, the businessmen still benefited because now the workers managed and culture of the common folk marked by the signature life-loving to recover enough by Monday morning to clock in at the factory with a clear spontaneity. An important part of this culture was observance of the Saint head. Monday, which workers used to recover from the debauchery of the previous day, full of rough entertainment, including drinking, playing dice, boxing, wild animal hounding, dog and rooster fights. For puritans, the Saint Monday was the embodiment of immoderation and a secular rival to Sunday; Invention of the Weekend for factory owners, this custom posed a constant threat to production discipline which could entail lost profits. Suppression of the Saint Monday and other similar customs facilitated an increase in the number of working days in a year and helped set a regular As British historian Douglas Reed writes, the Saint Monday was primarily yearly cadence of work. The alliance between economic coercion supported by professional craftsmen of higher income; however, they and moral-and-religious propaganda produced another, equally important preferred more free time over potentially higher earnings too—as Thompson outcome, which was the redefinition of free time—in place of the plebeian puts it, way back when, during the Napoleonic Wars, many London craftsmen carnival, which tacitly offered a possibility of temporary inverting extended their Saint Monday into a “Saint Tuesday.” Low-skilled workers also the social hierarchies and dissociating with one’s own “face,” came a culture tried to observe the custom and rejected it only when pressed by economic of methodical work on self-improvement, self-education and self-analysis, necessity—in the 1840s Birmingham only those went to work and the crude and sometimes violent pastime of the common people was

40 41 replaced by respectable forms of leisure associated with various forms of 40 hours a week. For many European countries, the turning point came of “duty”: familial, civic, and religious. Although the Saint Monday survived after the Russian Revolution: introduction of an eight-hour working day was in some regions of England until the beginning of World War I, the struggle one of the first decrees by the Bolshevik Government, which led against this custom was in large part a struggle against the pre-industrial to an international wave of strikes demanding similar conditions. In 1918, forms of “freedom from time.” However, as the industrial economy involved legislation prescribing the eight-hour working day was adopted in Finland, more and more people, the nature of the class struggle changed too: Norway, the revolutionary Germany, and then in Poland, Czechoslovakia, the rejection to equate time with money was replaced by the struggle Austria, Portugal, Spain, Switzerland, the Netherlands, and Sweden. to decrease working hours and increase wages. In 1919, similar laws were enacted in 28 countries, including France. This did not include the U.K. and the U.S., but by the 1930s most companies there The struggle to shorten the working day and the working week was introduced similar by-laws and regulations. at the heart of the laborers’ movement throughout the 19th century and through to the interwar period; it was exacerbated with each new The five-day working week—in other words, the “weekend” as we know crisis that questioned the legitimacy of the existing political and economic it today—was just as much of a challenge in the making, and it spread just order. Labor historian Gary Cross makes an impressive panoramic account as unevenly and slowly. Two days off could be part ofad hoc arrangements of the most prominent episodes in the struggle for shorter working hours: between workers and the management of individual enterprises, but a large- 1847–1850 in England, France and Australia, 1866–1873 in England and the scale introduction of the five-day working week began only in 1926, when U.S., 1886–1891 in the U.S. and the industrialized European nations, 1897–1907 Henry Ford enshrined it into the policy at Ford Motor Company, one once again in England, France and the U.S. With each new confrontation, of the largest companies in the world at that time. This became an important the demands for shorter working hours—i.e., longer free time—were faced precedent: Ford argued that provision of two days off benefits the motivation with an increasingly more organized and persistent opposition, as compared and productivity of workers—it symbolized a severance from the intense era to demand for higher wages, but it also made possible some unexpected of the 1870–1880s when the steelworks operated by some Andrew Carnegie alliances. For example, in the 1860s Chicago, the center of the American strike literally ran 24/7. Two years later, economist John Maynard Keynes made movement, the workers’ claims to an eight-hour working day were supported the famed forecast that by 2020 our working time could shrink to 15 hours per by Protestant religious groups who considered free time to be an important week. It can be argued without much exaggeration that Ford and Keynes were resource for spiritual life. Since the 1890s, the eight-hour working day has ahead of their time in regard to “normalization” of the weekend, which had been the mainstream demand by organized labor. May Day rallies began using become an integral part of working life in many countries of the world the slogan “three eights,” meaning that the day should be divided into work, by the 1960s—it is not without a reason that postwar capitalism is often leisure, and rest in equal proportions. Among the first to voice this idea was described in terms of Fordism in manufacturing and Keynesian economics the utopian socialist Robert Owen, yet it took decades of fierce struggle in money matters. One way or another, both were right: the former recognized to make it a reality. that development of technology would release more and more free time, while the latter understood how to utilize it for the needs of business. An outline of this struggle is traced more easily on the example of the U.S. industrial history: its heroes were trade unions and striking workers, from the Haymarket Riot in May of 1886, which had someone throw a bomb at the police, resulting in return fire at the crowd and followed by arrests A Future of (No) Labor and executions, to the four-month strike in 1919 that brought half of the nation’s steelmaking industry to a halt; representatives of large Industrial capitalism has transformed time into a scarce and, therefore, businesses like Henry Ford, who limited the working day to eight hours in 1914 valuable resource that requires careful quantification, accounting in order to reduce attrition and quell the outrage over working conditions; and and economizing, and, at the same time, has created the conditions (primarily the government that tried to make the rules of the game into a system enabled by technology) for release of more and more working time and its for both sides of the industrial conflict—like the Fair Labor Standards Act return to workers as free time—but “free” in a negative sense: it is still (1938) mandating that employers pay overtime fees for work in excess the same abstract, quantifiable, “empty” time, a void that is filled by an entire

42 43 industry of entertainment and recreation. Through the lens of the “long” but it seems that the critical toolbox can now be expanded beyond exclusively history of capitalism, this free time has replaced “freedom from” time. moral arguments. American historian James Livingston writes that the link The challenge, however, is that this history is far from over. between compensation and labor in the present-day financial capitalism is so opaque that the best thing we can do is to abandon the very presumption The “revolution of labor,” which began in the North-West of Europe of this link even existing. In any case, transfer payments, corporate bonuses in the 1750s at the latest, apparently, began to lose momentum one hundred and experiments with universal basic income indicate that “unearned” access years after. At least since the 1870s, in all industrialized countries there has to material wealth, with no strings attached, has no significant impact been a steady decline in total working hours per year. This process accelerated on the moral qualities of the beneficiary—neither for better, nor for worse. significantly in the interwar period, and by 1940 the number of working In other words, we finally have the opportunity to “de-moralize” labor and hours in Western Europe, the U.S., Canada and Australia had dropped from admit that the attempt to evaluate the time of human life in units of monetary about 3000 to 2000 per year. Economic historians Michael Huberman and value was from the very beginning anything but an arbitrary exercise. Chris Minns show that the booming economic growth of the 1950s and 1960s resulted in a slight increase of working time, but then, since the early 1970s, When the moral foundation that bestows value upon employment regardless it has continued to decline—by the year 2000, Europe was down to about 1600 of its content is gone, many types of labor will be subject to automation hours per year, and North America to about 1800 hours. From this perspective, through technology, which will exacerbate the challenge of free time the forecasted fifteen-hour working week seems quite plausible, and it is and the need to fill it with something positive. This problem was clearly increasingly amazing that it has not yet become a reality. As anthropologist understood by both Keynes and Edward Thompson who wrote that, David Graeber suggested, the main obstacle to achieving this is the high moral as technology substitutes human labor, freed from exhausting work people status of labor in modern culture. would have to rediscover the art of meaningfully spending their free time, which was lost during the industrial revolution. To make use of free time— More researchers of labor are saying that a significant part of modern i.e., to be able to meaningfully not work—is a skill that will probably require employment is in no way related to any economic necessity but is underpinned as much effort to foster as the past struggle against the Collopy Monday. Then, solely by moral arguments: the cultural inertia of industrial capitalism makes as the “morality of labor” is toppled, it may well be replaced us believe labor to be a value on its own, a way to promote the virtues and curb by an environmental morality, which will be centered around the entire affects. In public conversation, even Instagram or YouTube celebrities have planet rather than the individual laborer. Modern research shows that to employ the same moral argument based on the idea of hard work paying workday length is strongly correlated with CO² emissions in both developed off, which was used by union leaders of the past century; the privilege to not and developing countries, and that a reduction in working hours leads engage in daily work, which until recently used to be considered an attribute to lower emissions. A similar effect occurs at the household level where, of aristocratic status, now needs to be carefully hidden from the prying public correcting for the level of income, households with less free time engage eyes—labor has become a universal virtue acknowledged regardless of social in more carbon-intensive forms of consumption. While this connection identity, wealth status or ideological leanings, so that even those who despise is not as pronounced as it manifests on the country level, it’s not difficult “droning for a corporation” talk about their own undertakings in terms to understand based on personal experience: just think back to your last of labor. burning deadline and estimate how many times you ordered food and how much electricity you used while in yet another Zoom meeting. As a once- Underlying this moral triumph of work is a market ideology-specific view removed consequence of the “revolution of labor,” the global warming of justice as equivalent exchange, a belief in a global quid pro quo, where hard challenge could play a key role in “de-moralization” of labor: it is quite work is certain to be rewarded—despite the abundant examples conceivable that a new life can be awarded to the old idea of the “right to the contrary. In an inverted form, the same principle dictates that to laziness,” for the sake of saving the Earth—now as a moral duty. It seems universalist social programs to provide for minimum material needs that we all need a break, but is seems also that 15 minutes are not quite enough. of all—e.g., in the form of a universal basic income—are sure to cause moral decay since they deprive people of any incentive to work. Throughout the history of capitalism, this cruel logic has been criticized many times,

44 45

Ерор ТОЙ Eror TOY

Одним из часто используемых образов является объявление. Оно универсально множеством смыслов, которые можно использовать, работая с ними. Раньше мы (команда ТОЙ) использовали фейковые истории, придуманные в рамках различных проектов и просто отдельных работ, и создавали огромные городские объявления на стенах улиц.

В работах для выставки в музее я рассуждаю про отдых в наше время. В частности, за время пандемии я встречал множество приглашений на различные закрытые мероприятия — так появились объявления на холстах, где номер телефона на самом деле является датой создания объявления.

One of our frequent images is a wall advert. It is universal in the sense that a whole multitude of meanings can be employed in this medium. Previously, we (TOY Crew) used to create fake stories from different projects or individual works, and made huge adverts on city walls.

Through the works for the exhibition I am contemplating the leisure in our time. In particular, during the pandemic I saw a lot of invites to closed private events—this inspired me paint adverts on canvases where the provided phone number is actually the date of creating the advert.

Явления 2020 Холст, акрил Размеры варьируются

Appearances 2020

Acrylic on canvas использовали фейковые ТОЙ) мы (команда Раньше в рамках различных придуманные истории, и создавали работ, и просто отдельных проектов объявления на стенах улиц. огромные городские Dimensions variable 48 49 Людмила Баронина Lyudmila Baronina

Развитие общества и технологий привело к тому, что сегодня мы наблюдаем, как в повседневной жизни труд и досуг все больше взаимопроникают и смешиваются. Границы рабочего пространства максимально размыты и уже давно вошли в нашу зону отдыха, и наоборот. А сфера рабочей деятельности потеряла характер конкретных профессий, связанных с ремеслом, погружаясь все больше в социальную сеть. Теперь мы не знаем, когда заканчивается работа и начинается отдых, устроенный посредством развлечений по принципу бесконечного конвейера, а по целеполаганию напоминающий знаменитый «Остров дураков» из «Незнайки на Луне».

Societal and technological progress has led to labor and leisure, as we can see in our daily lifestyles, increasingly merging into each other and intermixing. The boundaries of the workplace are as blurry as ever and it has long permeated the domain of leisure, and vice versa too. The domain of labor has, in turn, lost its framework of well-defined professional occupations linked with craftsmanship, now moving deeper and deeper into the social network. We no longer know where work ends and leisure begins, which is built around a relentless pipeline of entertainment and is in its intention similar to the famous Fools’ Island from the Russian fairytale novel Dunno on the Moon.

Womanland 2020 Текстиль, акрил, вышивка 280 × 160 см

Womanland 2020 Acrylic, embroidery on textile 280 × 160 cm

Границы рабочего пространства рабочего Границы давно размыты и уже максимально и наоборот. вошли в нашу зону отдыха, 50 51 Праздник лесоруба 2020 Текстиль, акрил, вышивка 200 × 150 см

Feast of Woodcutter 2020

Acrylic, embroidery on textile заканчивается работа мы не знаем, когда Теперь посредством устроенный отдых, и начинается конвейера, развлечений по принципу бесконечного напоминающий знаменитый а по целеполаганию на Луне». из «Незнайки «Остров дураков» 200 × 150 cm 52 53 Дмитрий Шабалин Dmitry Shabalin

Дмитрий Шабалин работает в технике объемного коллажа, собирая свои объекты как конструкторы без правил сборки и схем. Художник следует внутреннему замыслу, каждый раз импровизирует с новыми деталями своих интуитивных композиций.

Тотем посвящен теме отдыха. Он чуть выше метра высотой, внушительный и замысловатый, как восточная ваза или таинственный артефакт. Тотем сделан с веселой симпатией к «шаманизму» и полон разнообразной символики: нижняя часть основания тотема посвящена идее триединства и состоит из калейдоскопических структур, напоминающих лики.

Идея долгожданного или вынужденого отдыха почти всегда связана с ощущением иллюзорости. «Отдыхая на море, мы не замечаем, как проходит время, — говорит художник. — А оказавшись в условиях изоляции, начинаем это особенно ценить, поэтому все ракушки и камушки стали сверхценными, напоминая мне о тепле, беззаботном безделии, о чем-то недостижимом и манящем». Бережно соединив «дары моря» с элементами украшений, винтажной фурнитурой и деталями детского конструктора, художник выкладывает в верхней части фигуры тотема «карту воображаемых островов». Декор из ракушек дополняют игрушечные дельфины и самолеты, все это покрыто слоем белой краски, как пеленой небытия и обнуления.

Верхушка тотема навевает ретромотивы отдыха — кольцо из шахмат (привет интеллектуалам), елочные шары и зеркальные фрагменты диско-шара, неизменного символа ночных тусовок. Венчает композицию деревянная фигурка змея-искусителя, предлагающего: «А почему бы нам не отдохнуть сегодня?»

Марина Федоровская

Тотем 2020 Смешанная техника 130 × 30 см

Totem 2020 Mixed media 130 × 30 cm

Тотем посвящен теме отдыха. Он чуть выше метра Он чуть теме отдыха. посвящен Тотем как и замысловатый, внушительный высотой, ваза или таинственный артефакт. восточная 54 55 Dmitry Shabalin creates three-dimensional collages, putting together his objects like construction sets with no building instructions or rules, guided by an internal narrative. The artist follows an internal vision and improvises by adding new details to each of his intuitive compositions.

The totem addresses the theme of leisure. Just shy of a meter tall, it is imposing and sophisticated like an oriental vase or a mysterious artefact. It is made with a jovial sympathy for “shamanism” and full of diverse symbolism: the lower part of the pediment deals with the idea of tripersonality, comprising kaleidoscopic structures that look like icon faces.

The idea of leisure, when it is long anticipated or necessitated by circumstance, is almost invariably linked to a sense of elusiveness. “On vacation at a seashore, we do not mind the lapse of time,” the artist says. “Plunged into isolation, we attach great value to it since all the seashells and pebbles become ultra-vibrant, a reminder of warmth, carefree idleness, something unattainable and appealing.” Meticulously fusing the “riches of the sea” and jewelry elements, vintage furniture and construction toy parts, the upper section of the totem is a “map of imagined isles.” Seashell ornaments are supplemented with toy dolphins and airplanes, all coated in white paint as a veil of oblivion or a reset to zero.

The upper section of the totem is reminiscent of retro leisure imagery—a ring of chess (a nod to intellectuals), Christmas tree toys and mirror tiles of a disco ball, the obligatory symbol of after-dark partying. At the helm of the composition is a wooden figurine of the serpent seducer, with an invitation: “Why not loosen up tonight?”

Marina Fedorovskaya

56 57 Света Шуваева Sveta Shuvaeva

Герои серии «Персонаж толпы» собрались вместе, но никак не взаимодействуют между собой. Пространство возможных интеракций нарастает вокруг них непонятным метафорическим способом. Смысл и контуры этого взаимодействия остаются неуловимыми. С одной стороны, эти сборища мотивированы некой внутренней логикой. С другой стороны, исходящие от них векторы, вроде тех флагов над головами, расходятся во множестве разных направлений. Нам не прибавит ясности ни знание о фильме или концерте, на который они собрались, ни понимание того, что таится внутри белой кабаковской пустоты, куда смотрят черные человечки по краям одного из рисунков.

Множества людей, изображаемые автором, не центростремительны, но центробежны. Они подчинены грамматике, описанной итальянским философом Паоло Вирно, в представлении которого «множество» характеризуется опытом «неукорененности, мобильности, неопределенности, тревоги и поиска безопасности» в нынешних социально-политических условиях. Множество обладает «всеобщим интеллектом» — структурой отношений и правилами языка, которые разделяются всеми, «жизнью разума», внутри которой оформляются конкретные действия и частные высказывания.

В этом напряжении и переплетении доиндивидуального и индивидуализированного и рождаются «независимое» и «сингулярное», доведенные до своего возможного предела. Той границы, за которой уже неуместно становится говорить о безликом и аморфном, унифицированном персонаже толпы.

Валерий Леденёв

Без названия Из серии «Персонаж толпы» 2015 Бумага, акриловые маркеры 85 × 60 см

Untitled From A Character in the Crowd series 2015 Acrylic marker pen on paper 85 × 60 cm

Герои серии «Персонаж толпы» собрались вместе, собрались толпы» «Персонаж серии Герои между собой. но никак не взаимодействуют 58 59 The protagonists of A Character in the Crowd came together but do not interact in between themselves. The space of potential interactions is growing around them in a strange, metaphorical fashion. The meaning and outlines of this interaction are invariably elusive. On the one hand, these gatherings are motivated by some internal logic. On the other, the vectors originating from them, like the flags overhead, are going in many different directions. No additional clarity can be gleaned from any knowledge about the movie or the band these people came to see, nor from the understanding of what this Kabakovesque white emptiness holds, which draws in the gazes of the small black figures along the edges of one of the drawings.

The multitude of people, depicted by the artist, is not centripetal but centrifugal. They are governed by the grammar described by the Italian philosopher Paolo Virno, who considers a “multitude” as characterized by “flexibility, mobility, precariousness, anxiety and search for security” in the current sociopolitical environment. The multitude has a “general intellect,” a structure of relations and rules of language that are shared aby all, a “life of the mind” within which concrete actions and private statements are formed.

This tension between and the entanglement of the pre-individual and individualized gives rise to the “independent” and “singular” brought to its very limit. That border beyond which a discussion of a faceless and amorphous, standardized character in the crowd becomes unreasonable.

Valeriy Ledenev

Без названия Из серии «Персонаж толпы» 2015 Бумага, акриловые маркеры 85 × 60 см

Untitled From A Character in the Crowd series 2015 Acrylic marker pen on paper 60 61 85 × 60 cm Игорь Мухин Igor Mukhin

Мне кажется, кроме фотоаппарата, с которым я его никогда не видела, разве что на одном митинге, где он двигался со своей камерой по краю толпы, в нем нет совершенно ничего, что располагало бы к той знаменитой откровенности, которой распахиваются ему в кадр лица его героев. Наверное, этот вампирический поиск распахнутого, вернее, умение подгадать или выждать, когда его отблеск появится на лицах, и есть основа его техники. Чтобы поймать этот отблеск, ему иногда, вероятно, приходится терпеливо выжидать, пока его герои переживут все этапы своего разгула и пока наконец необходимое Мухину не отразится в их глазах.

...Мухин говорит, что его интересует отдых. Но это не классово понятый отдых пролетариев после труда, как у советских фотографов 1920-х годов, и также Из проекта Weekend не социальная антропология среднего класса при капитализме, который 2011–2017 окрашивает пляжную разваренность сформированных потреблением тел Серия фотографий, в нежные кислотные цвета, как у Мартина Парра. Конечно, отчасти он такой фотообои 20 × 30 см (каждая) же вот пляжный фотограф, который, как слепень, старается виться ближе к воде, там, где много оголившихся тел. From the Weekend project 2011–2017 Распад приличий, спад напряжения, которое не позволяет возникнуть C-print, photo wall 20 × 30 cm (each) распахнутому в течение рабочей недели и с которым связан досуг людей на фотографиях Мухина, заставляет гадать об их будничных занятиях, об их статусе, который может быть любым, хотя, как правило, кажется маргинальным. Возможно, они работают менеджерами, чиновниками; возможно, учеными, продавцами, разнорабочими, программистами, убийцами, ворами и милиционерами; возможно, впрочем, что они не работают совсем, а уикенд — это состояние, которое не ограничено выходными.

Александра Новоженова

Чтобы поймать этот отблеск, ему иногда, ему иногда, этот отблеск, Чтобы поймать выжидать, терпеливо приходится вероятно, этапы своего все переживут пока герои его Мухину необходимое и пока наконец разгула не отразится в их глазах. 62 63 I think that besides the camera (which I have spotted on him only once, at a demonstration — he skirted the crowd with it) there is really nothing about him that would entice people to the celebrated sincerity with which his characters open up. This vampire-like search for openness, or rather the ability to guess or wait for a moment when it gleams on faces, must be the basis of his technique. I suppose that he sometimes needs to wait patiently for the characters to go through every stage of their revelry until this gleam Mukhin wants appears in their eyes.

Mukhin himself says that he is interested in recreation. But not recreation of proletarians after labor, viewed through the concept of class, as in the work of Soviet photographers of the 1920s, nor social anthropology of the middle class under capitalism, which colors the beach-strewing, dumpling bodies, formed by consumption, in tender acid hues on the pictures of Martin Parr. Of course, Mukhin is something of a beach-going photographer himself, a gadfly that tries to hover nearer the water and uncovered bodies close to it.

A crash of decorum, a drop in tension that prevented an opened gleam during the working week are what Mukhin characters’ recreation is about. It makes the viewer wonder about what these people do and what their station is. It can be anything, although typically they look like something on the fringe. These people might be managers, public officials, scientists, clerks, odd-jobbers, software programmers, hitmen, thieves, policemen, or perhaps they do not work at all and the weekend is a permanent state for them. Из проекта Weekend 2011–2017 Sasha Novozhenova Серия фотографий, фотообои 20 × 30 см (каждая)

From the Weekend project 2011–2017 C-print, photo wall 20 × 30 cm (each) Конечно, отчасти он такой отчасти он такой Конечно, вот пляжный фотограф, же как слепень, который, старается виться ближе много там, где к воде, тел. оголившихся

64 65 Кирилл Гаршин Kirill Garshin

Когда ты ребенок, подобные события имеют большое значение, тебя окружает множество людей, которым ты не безразличен, и хочется, чтобы так было всегда. Именно в такие моменты закрадывается ощущение тревожности происходящего, но осознавать это начинаешь позже. Вся серия — это история праздника отдельно взятой семьи, но не так важно, кто именно изображен на картинах. Фотографии прошлого из семейных архивов транслируют универсальное переживание.

As a kid, such events take on a large significance, you are surrounded by many people who care about you, and you wish this would never end. These are the moments when anxiety begings to creep in, but the recognition of that comes only later. The entire series is a history of a celebration in a given family, however, it is not that important who is shown in the picture. Photographs of the past stored in family archives transmit a universal experience.

Без названия 6 Из серии «Праздные дни» 2014 Картон, акрил 130 × 150 см Из фонда галереи Х.Л.А.М.

Untitled 6 From Idle Days series 2014 Acrylic on cardboard 130 × 150 cm Courtesy of H.L.A.M. Gallery Вся серия — это история праздника отдельно праздника отдельно — это история Вся серия именно кто но не так важно, взятой семьи, на картинах. изображен 66 67 Без названия 12 Из серии «Праздные дни» 2014 Картон, акрил 130 × 150 см Из фонда галереи Х.Л.А.М.

Untitled 12 From Idle Days series 2014 Acrylic on cardboard 130 × 150 cm Courtesy of H.L.A.M. Gallery

Фотографии прошлого из семейных архивов архивов из семейных Фотографии прошлого переживание. универсальное транслируют 68 69 Сергей Горшков Sergey Gorshkov

Инсталляция Сергея Горшкова помещает зрителя в каноны праздничного застолья, в фольклорную реальность, в ритуальный театр, где художник (а вместе с ним и мы) осознает, что одухотворенная вещь не исчерпывается своим внешним образом, что она может быть обнаружена в своей органической глубине, в своем пределе, где человек абсолютно доверяется ей.

Уникальная простота объектов-обманок Сергея Горшкова в своей пластической драматургии становится малым зеркалом, в котором отражается «великое мира сего» — драгоценность божественной естественности, присутствующей в повседневном. Чувственная сторона «воскресших» из дерева художественных объектов отображает границу внутреннего и внешнего, проходящую через поверхность вещи, ее живую фактуру, животворную тактильность. В ее ауре открывается возвышенное понимание универсальной целостности мироздания и вместе с тем пронзительная хрупкость жизни. Ее слои предлагают нам обитель спасения, пространство дома, очага, у которого может отогреться душа, вернувшаяся из странствий по социальному космосу.

Виталий Пацюков

The installation by Sergey Gorshkov immerses the audience into the staples of a celebratory feast, into the folklore reality, into the theater of rituals, where the artist, and the viewer as well, comes to realize that an inspired thing is more than its outer image, that it can be revealed in its organic depth, in its extreme, where we put our absolute trust into it.

Through their plastic storytelling, the unique simplicity of Sergey’s decoys serves Из серии «ПИР» as a small mirror reflecting “the great things of this Earth”—the precious divine 2014 authenticity found in the day-to-day. The emotional dimension in the artworks Инсталляция, дерево, масло “resurrected” in wood reveals the boundary between the inside and the outside that Размеры варьируются Из коллекции Максима Боксера lies across the object’s surface, its lively texture, its invigorating tactility. Its aura confers the elevated understanding of the universal integrity of the creation and, From THE FEAST series at the same time, the acute fragility of life. Its layers offer us a harbor of salvation, 2014 a space of home, a welcoming fireside for the soul to thaw out after its travels across Installation, oil on wood Dimensions variable the social cosmos. Courtesy of Maxim Boxer Vitaly Patsyukov

Уникальная простота объектов-обманок Сергея Сергея простота объектов-обманок Уникальная драматургии в своей пластической Горшкова становится малым отражается зеркалом, в котором божественной — драгоценность мира сего» «великое в повседневном. естественности, присутствующей 70 71

Родион Китаев Rodion Kitaev

В рамках так называемого активного отдыха разным степеням активности соответствуют разные степени пассивности. Например, воланчик является тоже одушевленным персонажем. Ты отдыхаешь, тебя отдыхают, тобой отдыхают...

В этой серии ковров отдых предстает, с одной̆ стороны, как набор готовых рутинных клише (за столом — гости, в вазе — цветы, на пляже — волейбол, на пикнике — корзина, в походе — костер). С другой̆ стороны, эти клише сплетаются вместе в сюрреалистическое путаное взаимодействие множества элементов. Одним из ориентиров для меня послужили картины Питера Брейгеля Старшего «Игры детей» (1559) и «Фламандские пословицы» (1559).

Сама техника изображения — вышивка — отвечает той двойственности отдыха, которую я пытаюсь передать: этот кропотливый труд одновременно считается формой релаксации.

The so-called active leisure grades the intensities of action and matches them with the degrees of passivity. For example, a shuttlecock is, too, an animate character. You are resting, you are being rested, you are a means for resting...

This series of carpets presents leisure as, on the one hand, a set of established routinized clichés (guests—around the table, flowers—in a vase, volleyball—on a beach, basket—on a picnic, campfire—on a trail). On the other hand, these clichés get entangled into a surrealistic interaction of numerous elements. My references here where two paintings by Pieter Bruegel the Elder, Children’s Games (1559) and Flemish Большая перемена Proverbs (1559). 2020 Ткань, аппликация, The visual technique—embroidery—embodies the duality of leisure that I am trying вышивка, краски по ткани 134 × 144 см to convey, since this meticulous labor is considered a form of relaxation.

Big School-Break 2020 Fabrics, application, embroidery, fabrics paint 134 × 144 cm

Ты отдыхаешь, тебя отдыхают, тебя отдыхают, отдыхаешь, Ты тобой отдыхают... 74 75

Роман Мокров Roman Mokrov

Место, где нет печалей и тревог, здесь не надо беспокоиться о том, что будет завтра. Все уже решено, ты в Раю и нет пути назад. Автобусы ходят сюда только в один конец, но никто и не стремится уехать. Это страна «вечных каникул», где сладкие, полные неги будни превращаются в тюрьму. Ты уже не помнишь, кто ты, стар ты или молод, как давно ты здесь и где твой дом.

Не волнуйся, ты уже дома, добро пожаловать в вечность!

A place without sorrows or worries, here you don’t have to be concerned about the future. Everything has already been decided, you are in Paradise and there is no turning back. Just one-way busses arrive here, but nobody wants to leave. This is a country of “eternal vacation” where sweet, blissful everyday life turns out to be a prison. You no longer remember who you are, whether you are old or young, how long you’ve been here, and where your home is.

Don’t worry, you are already home, welcome to eternity!

Если весел на работе, то на отдыхе игрив 2020 Инсталляция Размеры варьируются

If You Are Cheerful at Work, then You Are Playful on Vacation 2020 Installation Dimensions variable Ты уже не помнишь, кто ты, стар ты или не помнишь, кто уже Ты твой дом. как давно ты здесь и где молод, 78 79

Соня Кобозева Sonya Kobozeva

Отправной точкой моей графики и живописи становится какая-то деталь, которую я где-то видела: это может быть какой-то предмет или поза человека. Сюжет сам собой уже сочиняется вокруг этой детали.

The starting point for my drawings and paintings is usually a detail that I notice somewhere: a random object or someone’s pose. The story itself then gets developed around this original detail.

Купание 2020 Холст, акрил Ø70 см Предоставлено 11.12 GALLERY Детские игры 2020 Bathing Холст, акрил 2020 50 × 70 см Acrylic on canvas Предоставлено 11.12 GALLERY Ø70 cm Courtesy of 11.12 GALLERY Childish Game 2020 Acrylic on canvas 50 × 70 cm Courtesy of 11.12 GALLERY

82 83

Ростан Тавасиев Rostan Tavasiev

Эта работа является частью инсталляции Future, показанной в Третьяковской галерее в далеком 2009 году.

В тот момент я пытался понять, зачем нужны картины с пейзажами, если можно пойти погулять в настоящем лесу. И в качестве опыта попробовал впустить в классические пейзажи пылающих жирафов с полотна Сальвадора Дали. «Мужские космические апокалиптические монстры», как называл их сам автор, прекрасно устроились среди величественных гор и тоскливых равнин. Оказалось, что пейзаж может быть неплохим курортом для пылающих жирафов из подсознательного.

This work on display is a part of the Future installation, first exhibited at the Tretyakov Gallery as far back as 2009.

Back then, I was trying to understand why we need landscape painting if we can just go out walking in a real forest. By way of experiment I tried to introduce Dali’s flaming giraffes into classical landscapes. The “male cosmic apocalyptic monsters,” as the author describes them, feel quite at home among the grand mountains and wistful planes. It turned out that a landscape can be a good resort for the flaming giraffes from the subconscious.

Из проекта «Будущее» 2009 Инсталляция Размеры варьируются Из коллекции Елены Березкиной

From the Future project 2009 Installation Dimensions variable Courtesy of Elena Berezkina

Оказалось, что пейзаж может быть неплохим быть неплохим Оказалось, что пейзаж может для пылающих жирафов курортом из подсознательного. 86 87

Софа Скидан Sofa Skidan

В качестве инсталляционной части организовано полутемное место, развивающее идею мистического и атмосферического пространства. Полы в комнате застелены ковролином, способствующим заземлению зрителя в инсталляции. Комната наполнена холодным космическим светом, располагающим к сосредоточению и всматриванию. Вы обнаружите некоторые объекты, которые предлагают коммуницировать: нюхать, аккуратно трогать, смотреть, находиться рядом.

The installation comprises a dimly lit area, building on the idea of mystical and atmospheric spaces. The flooring is done with fitted carpeting, which serves to better ground the viewer within the installation. The room is lit with a cold outer-space vibe to promote concentration and close examination. Some objects you encounter invite communication: to smell, to carefully touch, to observe, to be near.

Снятие уязвимости 2020 Инсталляция, УФ-печать, силикон, глина, органические элементы, смешанная техника Размеры варьируются Вы обнаружите некоторые объекты, которые которые объекты, некоторые Вы обнаружите аккуратно нюхать, коммуницировать: предлагают рядом. смотреть, находиться трогать, Removal of Vulnerability 2020 Installation, UV-print, silicone, clay, organic elements, mixed media Dimensions variable 90 91

Владислав Ефимов Vladislav Efimov

Отдых в представлении человека промышленной эпохи похож на продолжение труда, но с той только разницей, что физическая активность здесь меняет направление. Производство вещей и идей не отпускает до конца жизни. Простая необходимость осваивать и объяснять вселенную не дает покоя ощупывающему взгляду и натруженному телу. Вектор активности развивается в привычную сторону изготовления предметов, которые вполне могут быть невидимыми, состоять из пустоты.

Так получается, что силы природы не могут воздействовать на кожу и ум сами по себе, без включения механизма сокращения дистанции. Поле в себе, солнце и море в себе и ветер в себе не существуют ни на работе, ни на отдыхе. Ничто не может быть неузнанным и неосознанным. Механизмы осознания зависят от типа деятельности человека и желания познать, объяснить мир, в котором мы живем/работаем/отдыхаем, и зачастую могут вертеться вхолостую. Так, человек, идущий на прогулку в лес или поле, берет с собой анемометр, бинокль Искать ветра в поле и барометр — инструменты, назначающие смысл пребыванию ума в природных 2020 обстоятельствах. Инсталляция, фотопечать, вентиляторы 50 × 100 см (каждая) Как-то, работая конструктором на заводе, я обнаружил в кузнечном Still Blowing in the Wind производственном корпусе комнату психологической разгрузки. Это было 2020 помещение, наполненное звуками леса, щебетом птиц и шуршанием каких-то Installation, photoprint, fans мелких дружелюбных зверушек. Стены были заклеены гадкими советскими 50 × 100 cm (each) фотообоями, изображающими среднерусский пейзаж — поле, лес и голубое небо. И вот, сидя в кресле и смотря в эту стену, человек, на короткое время оставивший свой паровой молот, разгружался, получал успокоение. Хорошая вещь — дистанция. Вот я сижу, смотрю на фотообои и представляю себе на горизонте поля волшебное и сонное бытование натуры. Ветерок, тайная жизнь перегноя, чириканье безобидных животных. А за стеной с наклеенным пейзажем — грохот, брызги раскаленной окалины и битва за железный урожай. Работа, выделка готовой продукции — это то, что на самом деле нужно больше, чем освежающий вечный покой. Там, за настенным пейзажем существует механическое пространство, наполненное внятным смыслом и пользой. А потом, в день отдыха, просто гуляя, нюхая свежий ветер, я представляю железные колеса судьбы и механизм, производящий это доброе природное начало.

Вектор активности развивается в привычную развивается в привычную активности Вектор вполне предметов, которые изготовления сторону из пустоты. быть невидимыми, состоять могут Производить ветер может только машина мира.

94 95 In the eyes of the industrial-era man, leisure is like a continuation of labor, except that the vector of physical activity changes. Production of things and ideas becomes a life-long endeavor. The basic need to master and explain the universe keeps restless the keen eye and the overworked body. The vector of effort goes in the well- trodden direction of manufacturing objects, which can also be invisible and made up of emptiness.

The natural elements are thus incapable of affecting our skin or mind on their own, without engaging the mechanism of narrowing the distance. Field in itself, the sun in itself and the sea in itself do not exist either at work or at leisure time. Nothing must remain unknowable and incomprehensible. Our comprehension mechanisms depend on the type of activity and the desire to know, explain the world in which we live/work/rest, and may often be revving at idle. For example, someone going for a forest walk brings along an anemometer, binoculars and barometer—the instrumentation that defines the meaning for her mindset in this natural environment.

Once as a design engineer at a manufacturing plant, I walked upon a psychological relaxation room adjacent to a forging shop. This was a room filled with forest sounds, chirping of birds, and rustling by small friendly animals. The walls were covered with smooth Soviet photo wallpaper of a classic Russian landscape—a field in the woods and a blue sky. So, lounged in an armchair and looking at this wall, a worker away from his steam hammer could get some release and relaxation. It’s a good thing—the distance. So I am sitting there looking at the wallpaper and imagining the magical and sleepy natural life there on the horizon. A mild breeze, the secret life of leaf mold, chirping of the innocuous animals. And behind the wall are roaring thuds of splattering hot sinter and the strife for the metal harvest. Work, manufacture of finished goods—this is what we actually need more than the refreshing eternal rest. There, beyond the wallpaper landscape is a mechanized space of clear-cut meaning and utility. Later, on a free leisurely day, I wander around, smelling the fresh wind, and conjure up in my mind the metal wheels of fate and the mechanism that produces this benevolent natural element.

Wind can be produced only by the machine that is this world. Ульяна Подкорытова Uliyana Podkoritova

Коленками пробив волнистую верхушку лужи, Гертруда замерла в позе человека, принимающего ванну. Спина была под водой, по рукам в золотом сиянии скользил вдоль кистей узкий луч, женщина, чернобровая, с золотыми зубами, в ярких татуировках, ловила тихими глазами сверкающие мысли об отложенной работе; и волшебная лужа, и лампы, и розовая седина, — все жужжало роем в невидимом воздухе, скользило в голове, ко сну: еще шаг, и там, в глубине, между стен, вырастал его плотный рубиновый блеск. По полу, рядом, шли редкие прохожие. Попался навстречу офисный работник в синих брючинах — глаза, как мокрая галоша. Поодаль стоял черный стул, с сидения мягко спрыгнула кошка. Медный с искрой голос затараторил где-то в пространстве. Зашевелились холодные волны лужи. По краям, среди лиловых окраин каменной воды, пахнувших морской травой, шероховатым золотом отливали списки дел на завтра.

Полежу пока Текст представляет собой грубейший пересказ того, что Владимир описывал. 2020 Керамика, глазурь, шамот, звуковая инсталляция 3′ 2″ Having punched through the wavy puddle surface, Gertrude froze still in the pose 150 × 110 × 40 см of taking a bath. Her back under water, a narrow beam in golden radiance sliding Let Me Lie Down a Moment along her arms and hands, the woman—black eyebrows, golden teeth, covered 2020 in colorful tattoos—was catching shining thoughts of postponed work with her quiet Glazed ceramics, coal clay, sound installation eyes; the magical puddle, the lamps, the pink-gray hair, all was a buzzing swarm 3′ 2″ 150 × 110 × 40 cm in the invisible air, sliding through her head, towards sleep—one last step and there, deeper in, in between the walls, emerged its thick ruby sheen. On the floor, close by, appeared an occasional passer-by. Here came an office clerk in navy trousers— his eyes like a wet galosh. Further away was a black chair, a cat jumped off its seat softly. A slow voice with a spark began jabbering somewhere out there in space. The puddle’s cold waves came into motion. Along the edges, among the lilac boundaries of the stony water smelling of seaweed, the do-to lists for tomorrow were flickering in coarse golden color.

The above text is a very rough recollection of what Vladimir described. По краям, среди лиловых окраин каменной воды, золотом травой, шероховатым морской пахнувших на завтра. списки дел отливали 98 99

Агентство Сингулярных Исследований (Анна Титова, Станислав Шурипа) The Agency of Singular Investigations (Stanislav Shuripa, Anna Titova)

Основанное в 2014 году Анной Титовой и Станиславом Шурипой, Агентство Сингулярных Исследований (АСИ) обращается к различным дискурсивным процедурам заимствования и переозначивания образов и концепций, часто связанных с событиями новейшей культурной и политической истории. Сочетая обращение к документальности и вымысел, критику репрезентации и реконструкции социальных пространств, АСИ рассматривает свою работу как способ создания более демократичных и освобождающих культурных сред. Dream Life рассказывает о вымышленном научно-исследовательском проекте в области омолаживания организма посредством управления сном, инициированном группой советских биологов и инженеров в 1920-е годы. Dream Life Ими были сделаны три новаторских открытия: человек может погружаться 2019 в состояние сверхбыстрого сна незаметно для себя в моменты, когда веки Инсталляция, скульптуры, тексты смыкаются при моргании; во время сверхбыстрого сна процессы старения Предоставлено авторами организма приостанавливаются; содержанием сновидений можно управлять — Dream Life отбирать, настраивать и воспроизводить их образы по желанию субъекта или 2019 управляющего им. Installation, sculptures, texts Courtesy of the artists После распада Советского Союза исследования и эксперименты продолжились на базе крупного производственного объединения и международной сети распространения.

Титова и Шурипа представляют реконструкцию процедурного кабинета Dream Life, выполненную на основе якобы найденной документации. В этом пространстве зрители могут пройти предварительные этапы подключения к сети Dream Life, узнать больше о ценностях и философии корпорации, главных событиях в ее истории, тесно переплетенной с историей советской науки и общества.

В этом иммерсивном пространстве зрители могут восстановить силы, отдохнув на специально заряженных социальной энергией базальтовых валунах- ретрансляторах, приобщиться к проповедуемым Dream Life ценностям общественной гармонии и личного счастья при помощи несложных упражнений с морганием, а также войти в контакт с постоянно растущим кругом приверженцев Dream Life.

Dream Life рассказывает о вымышленном рассказывает Life Dream в области проекте научно-исследовательском посредством управления организма омолаживания советских сном, инициированном группой в 1920-е годы. и инженеров биологов 102 103 Founded in 2014 by Anna Titova and Stanislav Shuripa, the Agency of Singular Investigations (ASI) employs various discursive procedures to appropriate and reinterpret images and concepts. Through critical reflections, the Agency engages its projects to answers specific challenges brought by historical experience and its effects on the present. Combining elements of critique of representation and reconstructions of social spaces, the ASI sees its activity as a means to the production of a democratic and liberating environment.

Dream Life describes a fictional research project, which aims for rejuvenation by means of sleep management. Reportedly, the research was initiated by a group of Soviet biologists and engineers in the 1920s. They made three innovative discoveries: a person can immerse her/himself in a state of ultrafast sleep at moments when eyelids blink; during ultrafast sleep, the aging processes stop; the content of dreams can be controlled—the images can be selected, adjusted and reproduced as desired by the subject or the manager of the process.

After the Soviet Union collapsed, the research and experiments—both official and underground—continued on the basis of a large industrial corporation and an international distribution network.

Titova and Shuripa have reproduced the Dream Life procedure unit based on the documentation they allegedly found. In this space, visitors can go through preliminary stages of logging into Dream Life network, learn more about the corporation’s values and philosophy, and the main events in its history, which is closely linked with the history of Soviet science and society.

In this immersive setting, visitors are invited to recharge their energies by sitting on the basalt retransmitter stones loaded with social energy, connect with values of shared harmony and personal happiness advocated by Dream Life through simple blinking exercises, as well as connect with a growing community of Dream Life adepts. Dream Life 2019 Инсталляция, скульптуры, тексты Предоставлено авторами

Dream Life 2019 Installation, sculptures, texts Courtesy of the artists

104 105 СКБ «Прометей» (художник Анатолий Борисов) Prometheus (artwork by Anatoly Borisov)

Выросшее в полноценный научно-исследовательский институт экспериментальной эстетики, студенческое бюро во главе с физиком по образованию и доктором философских наук Булатом Галеевым занималось светомузыкальными проектами в области искусства, архитектуры, дизайна и других прикладных сфер. Участники «Прометея» в числе первых в Советском Союзе начали экспериментировать с видео, что позволяет их называть пионерами видеоарта в России. Помимо работ в области синестезии и технологического искусства, коллектив под руководством Булата Галеева является автором многочисленных прикладных светомузыкальных установок. В экспозицию вошли рекламно-информационные стенды, рассказывающие об устройствах, которые могли применяться в кабинетах психологической разгрузки, а также представлена установка «Мондриан».

Рекламно-информационный стенд «Многофункциональный светоэффектный проектор» Led by professional physicist and full professor of philosophy Bulat Galeyev, 1984 Картон, гуашь, трафаретная печать the Prometheus Student Design Bureau, which would later grow into a fully-fledged 75 × 75 см research institution for experimental aesthetics, used to do light-music projects Предоставлено Фондом поддержки аудиовизуального и for art, architecture, design and other practical applications. Members of Prometheus технологического искусства «Прометей» имени Булата were among the first in the Soviet Union to experiment with video, rightfully placing Галеева them on the cutting edge of pioneering video art in Russia. Alongside projects Promotional stand of Multifunctional Light-Effect Beamer on synesthesia and technological art, the collective led by Bulat Galeyev designed 1984 a series of operational color-and-light music machines. This exposition features Screen printing, gouache on cardboard promotional stands for devices that could be deployed at psychological relaxation 75 × 75 cm Courtesy of Bulat Galeyev The Prometheus Supporting rooms, as well as the Mondrian unit. Foundation for Audiovisual and Technological Art

106 107 Установка «Мондриан» Mondrian Unit

Первый вариант выходного оптического устройства (ВОУ) установки The original make of the optical output assembly for Mondrian was built as far back «Мондриан» был выполнен на четырех диапроекторах типа «Протон» еще as 1970 using four Proton slide projectors. Projector lamps got power and input from в 1970 году. Лампы диапроекторов подключались к выходу электронного блока the compute unit of the automated light-music machine, rated at 0.5 kWt per channel автоматической светомузыкальной установки (АСМУ) с выходной мощностью at the minimum. не менее 0,5 кВт в канале. The optical output assembly produced very particular light-and-color compositions Особенность ВОУ заключается в своеобразии получаемых световых on the screen that looked like paintings by Mondrian (hence the unit name). Instead композиций на экране, напоминающих картины художника П. Мондриана of slide images, the holder frames took clear film filters of different colors. The stack (чем и объясняется название АСМУ). В диапозитивные рамки вместо loaders of all four projectors were loaded with these “clear slides.” The resulting color слайдов помещаются чистые пленочные цветные светофильтры. Этими rectangles were projected onto the screen with some overlap to produce color mixing «слайдами» набиваются кассеты всех диапроекторов. Проецируемые цветные effects. Proton circuitry allowed for frames to change automatically in a loop mode прямоугольники разносятся по экрану с частичными взаимоперекрытиями with pre-set timing. Lamp intensity was managed by the compute unit, frame hold так, что в зоне наложения проекций получаются смешанные цвета. Смена times could be varied, the sequence of colors loaded in the stack could be rearranged слайдов производится автоматически по предусмотренному в «Протоне» randomly—in total, providing for virtually infinite variability of color mixing кольцевому режиму, с заданным оператором временем смены слайдов. Управляя combinations. An enhanced model of the unit could process specific music parameters яркостью ламп с помощью электронного блока, выбирая различные времена as control signals for slide change: pauses, sound intensity peaks, tempo, etc. смены слайдов, произвольно меняя последовательность цветов в кассетах, можно получать практически неповторяющиеся комбинации цветовых The unit could be used at expos, clubs, discos, for advertising or in relaxation rooms. наложений. В более сложном варианте установки переключение слайдов может осуществляться от сигналов, определяющих определенные параметры музыки: A high-power version of the automated light-music machine fitted with 12 Proton slide паузы, пика громкости, темпа и т. д. projects was displayed at VDNKh Soviet Union Exhibition of Achievements of National Economy in 1972. Область применения данной установки: выставки, реклама, клубы, дискотеки, кабинеты релаксации.

Мощный вариант АСМУ с 12 диапроекторами «Протон» экспонировался на ВДНХ СССР в 1972 году.

Установка «Мондриан» 2020 (1970) Инсталляция Размеры варьируются Предоставлено Фондом поддержки аудиовизуального и технологического искусства «Прометей» имени Булата Галеева

Device “Mondrian” 2020 (1970) Installation Dimensions variable

Courtesy of Bulat Galeyev The Prometheus Supporting Foundation for Audiovisual and Technological Art 108 109

Сергей Филатов Sergey Filatov

Струнные колебания формируют медитативное звуковое полотно, сочетая щипковый мелодический паттерн и «облака обертонов».

Облака обертонов — это многослойное звучание без определенной звуковысотности. Эффект возникает при колебании струн под бесконтактным воздействием переменного магнитного поля.

Если оставить напряженные попытки ухватить все, что ускользает во времени и пространстве, открывается путь глубокого слушания. Обертональные построения — это звуковые вибрации, призванные вернуть внимание в текущий момент.

Vibration of strings forms a meditative sound canvas, combining a melodic pattern produced by plucking and “clouds of overtones.” Созвучие и сопричастность 2.3 2020 Overtone clouds are characterized by a multi-layered sound without any definite Звуковая инсталляция Размеры варьируются pitch. The effect originates when strings vibrate due to contactless actuation by an alternating magnetic field. Attunement and Connectedness 2.3 2020 If one gives up the strenuous attempts at capturing everything that eludes you in space Sound installation Dimensions variable and time, then a path of deep listening presents itself. The overtone structures are sound vibrations that are used to snap attention back into the present moment.

110 111 Икуру Куваджима Ikuru Kuwajima

Книга «Я, Обломов» посвящается роману «Обломов», написанному русским писателем Иваном Александровичем Гончаровым в середине XIX века. Сегодня, более чем полтора века спустя, это произведение по-прежнему остается одним из ключей для расшифровки русского менталитета, который традиционно смущает и очаровывает иностранных гостей.

Героем романа является Илья Ильич Обломов — помещик, живущий в Санкт-Петербурге. Он человечен и нежен, но абсолютно бездеятелен. День за днем он лежит на диване, рассеянно принимая поток гостей. Заблудившись в бесцельных грезах, он, по-видимому, не способен предпринять даже простейших действий. Напуганный перспективой какого-либо труда, он также утратил и аппетит к жизни, лежащей за пределами его ленивой рутины. Я, Обломов Является ли это чистой ленью или стоической мудростью? Это загадочное 2015 состояние — обломовщина — осталось актуальным и в нынешней России. Инсталляция, фотография, книги В этой книге я представляю свою интерпретацию этого феномена, характерного Размеры варьируются для постсоветского пространства, через серию автопортретов и фотографий I, Oblomov интерьеров, сделанных мной в поездках по России, Украине, Казахстану 2015 и Киргизии. Как показано в фотографиях, мне нередко приходилось подолгу Installation, photograph, books лежать, поглощенному депрессией, ленью, плохой погодой и похмельем. Dimensions variable Фотографии, показывающие эти моменты, становятся подтверждением того, что за девять лет, прожитых на постсоветском пространстве, обломовщина вполне может стать реальностью для японского фотографа.

«Умом Россию не понять…» — эта цитата хорошо передает многозначность Это загадочное состояние — состояние Это загадочное — осталосьобломовщина актуальным и в нынешней России. обломовщины. Со временем Россия впитывается в тело; это нелегко объяснить Гавриил Хазов и трудно не почувствовать. Русские писатели, такие как Толстой, Достоевский, Скульптура «Юноша с книгой» Чехов, выразили свое восхищение Обломовым. Другие же отнеслись к нему с 1960-е пренебрежением. Ленин, например, писал: «старый Обломов остался, Кость, резьба 4,5 × 6,6 × 4 см и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк Из коллекции Всероссийского музея декоративного вышел…» Набоков однажды сказал, что «Россию погубили два Ильича». искусства Тем не менее самому Ленину тоже не удалось ослабить власть Обломова над русским обществом. Проживая здесь, я присоединился к рядам бесчисленных Gavriil Khazov Young Man with a Book современных обломовцев, просыпающих катаклизмы и кризисы и живущих Sculpture в своих грезах. 1960s Ivory carving Все заметки к фотографиям являются цитатами из романа «Обломов». 4.5 × 6.6 × 4 cm Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum

112 113 I, Oblomov is an ode to the novel Oblomov, written in the mid-19th century by the Russian writer Ivan Goncharov. More than 150 years later, it still remains a key to deciphering the Russian mentality, which for centuries has both perplexed and captivated foreign travelers in the region. The novel’s hero, Ilya Ilyich Oblomov, is a wealthy landowner living in St. Petersburg. He is a humane and gentle man, but above all he is passive in the extreme. Day after day, he lies on the couch, absent-mindedly receiving a stream of visitors. Lost in aimless reveries, he seems incapable of even the simplest actions; horrified at the prospect of work, he also seems to have no appetite for life beyond his sluggish routine.

Whether this is pure laziness, or a stoic wisdom, Oblomov’s strange lethargy—or “Oblomovshchina” (Oblomovism)—continues to be a powerful force in Russia today. In this book, I offer my own interpretation of this distinctly Russian phenomenon through a series of self-portraits and interior photographs taken over the course of my travels in Russia, Ukraine, Kazakhstan and Kyrgyzstan. As the images show, I often found myself lying down for long periods, overcome by depression, laziness, bad weather or hangover—evidence that after nine years of living in the former USSR, Oblomovshchina can also become the reality of a Japanese photographer.

“Russia cannot be understood with the mind alone…” (F. Tyutchev, 1866); perhaps no other quote captures the significance of Oblomov so well. Over time, Russia seeps into the body; even if it cannot be explained, it is powerfully felt. If a number of famous Russians, such as Tolstoy, Dostoevsky and Chekhov, admired Oblomov, others reacted against it. Lenin, for instance, wrote that “the old Oblomov has remained [with us], and we must wash him, cleanse him, shake him and thrash him, in order to get some sense [out of him].” Nabokov, for his part, once commented: “Two Ilyiches ruined Russia”—Ilya Ilyich Oblomov and Vladimir Ilyich Lenin. Not even Lenin, however, was able to loosen Oblomovshchina’s grip on Russian society. Living here, I joined the ranks of countless modern Oblomovs, sleeping away the crises, living in our dreams.

All the notes to the photographs were quoted from the novel Oblomov. 114 115 Эмилия Таратута Скульптура декоративная «Отдых на траве» 1991 Шамот, пигменты, глазурь 24,5 × 32,5 × 12,5 см Из коллекции Всероссийского музея декоративного искусства

Emiliya Taratuta Resting on the Grass Decorative sculpture 1991 Chamotte, pigments, glazing 24.5 × 32.5 × 12.5 cm 116 117 Courtesy of All-Russian Decorative Art Museum Ирина Корина Irina Korina

Серия «Тени мебели» появилась весной, благодаря возникшему в сети флешмобу: поиск дивана по своему имени и последующее общественное толкование найденного. Это была совместная онлайн-трактовка психотипа по дизайну дивана — такой род пандемического поиска себя. Я вижу в этом пример абсурдистского народного ритуала, возникшего как симптом нового времени. Люди, сидящие в заточении карантина, жаждут групповых практик, объединяющих людей в группы — группы поддержки. И вот сейчас осенью, в нервном ожидании второй волны, я решила поискать, есть ли диваны- художники. И вот новая серия находок из сети: раскладные и двухместные, а также кушетки по именам классиков — Мондриан, Ван Гог, Гоген, Дали, Малевич и Кандинский.

The Shadows of Furniture series began in spring amid a new Internet fad where people looked up furniture stores for couches with the same name as they had. The finds were then posted online for collective interpretation, a collaborative personality type assessment based on couch design—a pandemic-style self-exploration, if you will. I see this as an absurdist folk ritual that has emerged as a symptom of the new reality. In lockdown, people are hungry for collective practices that bring us together into groups—support groups. As fall came with anxious expectations of the second wave, I decided to look up artist-couches. Here is the new series of online finds, including sleeper couches and two-seaters, as well as daybeds in the names of the classics: Mondrian, Van Gogh, Gaugin, Dali, Malevich and Kandinsky.

Из серии «Тени мебели» 2020 Бумага, акриловые маркеры Размеры варьируются

From Shadows of Furniture 2020 Acrylic marker pen on paper Dimensions variable 118 119

Михаил Плохоцкий Mihail Plohotskiy

В условиях современной действительности индустрия отдыха, как и сфера труда, является экономическим рыночным ресурсом. В этом смысле они мало отличаются друг от друга. Очевидно, что деятельность, не приносящая эффективного результата, выпадает из экономической дихотомии «труд/ отдых», а точнее, становится «лишним элементом» для рыночной экономики. Если сегодня художник «трудится» — рисует, будучи не вовлеченным в какой-либо проект или галерейный выставочный процесс, а делает что-то в стол, на «отдыхе», быть может, для своего, только ему понятного переосмысления, — является ли это трудом? Можно ли считать трудом процесс, который не направлен приносить конечного результата (в виде рейтинга, признания или финансовой мотивации и т. д.)? Такой процесс возможен в результате смены обстановки, побега или ухода из гиперактивной и социально перегруженной среды.

Художники зачастую несколько стесняются или не придают особого значения этой деятельности, а если и придают, то она все равно остается областью интровертных занятий.

В рамках исследования важно было сосредоточиться на отделении «лишнего элемента» от экономической оппозиции «труд/отдых», а также на оттенках и полутонах этой «лишней» неопределенной части человеческого бытия. В отборе работ я руководствовался поиском процессуальных аспектов и проявлением первичного и побочного творческого импульса.

Свои произведения для инсталляции предоставили: Михаил Плохоцкий, Инесе Мангусе, Петр Чумаков, Антон Николаев, Андрей Митенев, Анастасия Сухарева-Морозова, Олег Каторгин, Андрей Калмыков, Миша Горячкин, Дмитрий Ляшенко, Егор Плотников. Лишний элемент 2020 Инсталляция Размеры варьируются

Extra Element 2020 Installation Dimensions variable 122 123 In today’s reality, the recreation industry is, just like the domain of labor, a market resource. In this sense, there is not much difference between them. Evidently, any activity which does not produce a useful effect does not fit into the economic binary of “labor/leisure,” or, to be more precise, becomes a redundant “extra element” for the purposes of market economy. Take an artist today who is “working”—drawing outside of any project or any gallery exhibition, creating something private, on their “off time,” sometimes exclusively for personal, idiosyncratic contemplations—is this work? Can we consider as labor a process that intends no productive end goal (as reputation or recognition or financial gain, etc.)? This process becomes possible via change of scenery, an escape or retreat from the hyperactive and socially saturated environment.

Artists often shy away from or diminish the significance of this type of effort; or even when deemed significant, these efforts are confined to an introverted space. It was important for this study to focus on isolating this “extra element” from the economic opposition of “labor/leisure,” and on the gradations and variations of this ambiguous “redundant” part of human existence.

My selection of works was guided by a search for particular features of process and for manifestations of the primary and secondary creative drive.

Artworks courtesy of

Mihail Plohotskiy, Inese Manguse, Peter Chumakov, Anton Nikolaev, Andrey Mitenev, Anastasiya Sukhareva-Morozova, Oleg Katorgin, Andrey Kalmykov, Misha Goryachkin, Dmitry Lyashenko, Egor Plotnikov. Partners

Info partner

disco urs. io discours. io Каталог

Перевод Федор Махлаюк

Корректор Александр Образумов

Дизайн, верстка и подготовка к печати Николай Онищенко

Фотосъемка Анна Денисова

Работы © Авторы Тексты © Авторы © Department of Research Arts, 2020 © Николай Онищенко, 2020 (дизайн)

Тираж 500 экз. Не для продажи www.researcharts.ru

Catalogue

Translation Fedor Makhlayuk

Techical Editor Alexander Obrazumov

Design, layout and prepress Nikolay Onischenko

Photo Anna Denisova

Works © Authors Texts © Authors © Department of Research Arts, 2020 © Nikolay Onischenko, design, 2020

Edition 500 Not for sale www.researcharts.ru

ISBN 978 5 6043737 0 5